21 интервью
Шрифт:
Табаков: Ты знаешь, у меня к «Современнику» счет есть. У меня была очень тяжелая болезнь, и я стал, наверное, перебирать свою автономию. Я стал уже ставить то в Канаде, то в Европе. Я уехал в Канаду, там началась аллергия, ОРЗ, насморк, потом катар верхних дыхательных путей, потом, когда я вернулся, это было воспаление легких, потом началась астма. И вот на протяжении всего этого срока «Современник» готовился к поездке в Саратов, Сталинград. Я старался выздороветь, собирался ехать туда, а оказалось, что они уже ввели на мои роли других артистов, не сказав мне про это.
Минчин: Терять было нечего?
Табаков: Не то чтобы нечего, а в это время пришел Олег и сказал: «Давай!». Привел врачей каких-то, принес лекарство, и все решилось житейски. И тогда я сыграл «Амадея», который идет 10 лет до сих пор. Сыграл триста
Минчин: Вас официально…
Табаков: С 1986 года мы стали официальным гостеатром.
Минчин: Жить стало лучше?!
Табаков: В каком-то смысле легче. В главном – цензура прекратилась. За эти восемь-девять лет все, что мы делали, это мой выбор.
Минчин: Какие новые постановки вы думаете делать в ближайшее время?
Табаков: Дальше будет пьеса Жан-Клода Брисвиля «Ужин». Первая коммерческая работа всерьез, которую я делаю на деньги Инкомбанка. Дали 25 миллионов. Делаю как продюсер и как актер. Володя Машков начал такую странную, интересную работу, которая рассказывает о природе актерской натуры. Человек падает, разбивается; он клоун, и из него на свет Божий вылезают четыре существа, четыре его ипостаси, которые делят его талант, его значимость, его пристрастия и т. д. Очень хочу, чтобы кто-нибудь из режиссеров начал Вампилова «Провинциальные анекдоты». Мне кажется, это очень современно, сейчас особенно. Мне хотелось бы всего Вампилова поставить. Самое время, мне кажется, начать. Кроме этого, будут еще какие-то пьесы, которые так или иначе появятся, современные. Хотелось бы сделать роман Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы». Пожалуй, я назвал тебе до конца века.
Минчин: Сколько в среднем в год – две постановки?
Табаков: Я иногда делаю три. Одну делаю здесь, одну на Западе и, может быть, еще поспеваю – одну. Давай посчитаем, что я сделал: «Две сестры», «Страсти по Варваре», принял участие в работе «Прищучил», «Жаворонок», «Полоумный Журден», «Механическое пианино», «ЧП районного масштаба», «Обыкновенная история», «Матросская тишина», примерно, пятнадцать-шестнадцать, и такое же количество поставил за границей. В общей сложности между тридцатью и сорока спектаклями.
Минчин: Когда я смотрел репетицию, вы очень много интересного показывали как актер. Я сомневаюсь, что хоть одного из своих учеников вы сможете привести до уровня или приблизить к тому уровню актерского мастерства, какой в вас заложен?
Табаков: Я надеюсь, что это может коснуться нескольких. Мне всегда казалось, что Сергей Газаров мог бы стать очень хорошим актером, но он раньше времени ушел из театра на свободные хлеба, не обладая достаточной культурой, он остановился в развитии. Мне кажется, замечательная, талантливая ученица моя Лариса Кузнецова просто гибнет в Театре Моссовета – играет мало. Поразительно одаренная Елена Майорова, тоже недостаточно последовательно думают о ней… Сейчас есть двое ребят – Машков и Миронов – кажется, они могут, если всерьез. Миша Хомяков, Андрей Смоляков.
Минчин: Моя вторая часть вопроса: не кажется ли вам, что происходит измельчание, я не говорю человека, измельчание в литературе, поэзии, театре, кино, культуре, то есть все как-то занизилось, заземлилось, нет явных гениев, нет звезд, нет сенсаций, нет событий?
Табаков: Извини меня, если ты говоришь о моем поколении, то на меня работали довольно последовательно и долго два механизма: кино и общественная ситуация. Сейчас объявлена свобода, а кино просто нет. Под свободой я подразумеваю, что некое гражданское волеизъявление, гражданский выбор сейчас в счет уже не идет. Понятно, если ты черносотенец или коммунист, это обстоятельство не будет способствовать твоей славе. Либертерианство, гомосекство – все это до такой степени расшатало нервы и без того уставшего нашего зрителя, что ему почти невозможно разобраться, что происходит.
Минчин: Все-таки я прав насчет того, что происходит измельчание и что…
Табаков: Я думаю, что это не так. Я думаю, что актеру надо итоги подводить первые годам к сорока. Хотя, конечно, я понимаю, из поколения XX века первых моих учеников наиболее выдающуюся фигуру представляет
Минчин: И к власти все равно у вас нет претензий?
Табаков: Ты знаешь, я всегда или, точнее так, я никогда не протягивал к ней руку. Так уж получилось. Я довольно рано обрел экономическую независимость. Власть существовала сама по себе. Когда я попадал в ее поле зрения, она давала мне какие-то ордена, премии, награды. Когда вызывал какие-то иные чувства, она пыталась отторгнуть или наказать меня, но я все равно уже, даже в конфликте с Гришиным, был достаточно самоценной величиной, чтобы меня вытолкнуть в диссиденты или подвести под меня сачок КГБ. Я уже был частью жизни этой страны. Хотя, повторяю, ситуация была довольно серьезная. Вот эта вот бумага из архива о многом говорит.
Когда ты говоришь, что нет претензий, знаешь, я считаю, что я своей профессией могу делать что-то реальное с людьми. Во всяком случае, я убежден, что наш подвал помогает людям жить. Не будь этого, я, наверное, не выдержал бы. Я считаю, что это тяжелое занятие…
Минчин: Вы вчера сказали хорошую фразу. Я пытался вспомнить, жалел, что не записал, что: утрачивая… проживаешь жизнь… Очень хорошо и лаконично. Всего четыре-пять слов?
Табаков: А что такое опыт? Это горечь утрат. Жизненный опыт имеется в виду. В этом смысле было достаточно. При всей видимости успеха и везения, скольжения на гребне жизненной волны я не сделал ничего в своей жизни, за что мне было бы стыдно, – кроме ролей, которые плохо играл. Это очень важное ощущение. Важное настолько, что когда мне сейчас дарят любовь, средства, я понимаю, что мне платят не только за то, что я делаю, но и за то, что я не делал в своей жизни. Я, например, умудрился за всю свою жизнь никого не осудить: ни Даниэля, ни Синявского, ни Галича, я уже не говорю о «Метрополе» или о Ваське Аксенове, или о Солженицыне. Я не хочу сказать, что это геройство, нет, а просто – это я. Это, пожалуй, и давало силы, любовь зрителей. Это ни с чем несравнимо.
Минчин: Вы ректор школы-студии МХАТа. Что сегодня происходит с актерской профессией?
Табаков: Она, как и все прочие, подверглась инфляции. Престижность этой профессии подверглась инфляции. Вполне уничтожить ее не удалось. Хотя, как и ко многим областям культуры, прикладывалось немало усилий. Последние два года подавали на конкурсы на одно место 60–70 человек. Это много.
Минчин: Вы сказали хорошее слово насчет «уцененки».
Табаков: Когда я говорю об «уцененности» абитуриентов, то я имею в виду школу, которая находится в катастрофическом имущественном, нравственном положении. Нравственном в том смысле, какое придается в России всегда школе. Что такое Учитель? Большая прописная буква и т. д. Чудовищный образовательный уровень. Такое впечатление, что образовательный ценз упал на несколько порядков. Это первое. И второе – девочки совершенных, прекрасных данных идут либо в фотомодели, либо в какие-то иные, сулящие реальный, стабильный заработок профессии. Деньги, которые дают отдачу. Почти как при изготовлении шашлыка. А мальчики идут либо в бизнес, либо в Плехановский институт, куда вырос конкурс чрезвычайно, либо в Академию народного хозяйства, либо Русско-Американский университет, экономический. Это сказывается на разнообразии, к которому мы привыкли. Отбор значительно легче было делать 5–6 лет назад. Но тем не менее мне не кажется, что вполне удалось уничтожить интерес молодых людей к актерской профессии, к театральной профессии как таковой – это по-прежнему существует. Несмотря на нищенскую стипендию, двенадцать часов работы, несмотря на необходимость бороться за выживание, и т. д.