21 интервью
Шрифт:
Минчин: Какой бы вы хотели себе задать вопрос и ответить на него?
Табаков: Я думаю, что если бы я начал сначала, я бы так и прошел бы, но, может быть, с маленькими коррективами. Я не стал бы ничего менять. Я думаю, что я ни на что другое не гожусь, как только на театр.
Минчин: Что есть профессия актера? И нормальная ли с точки зрения психики эта профессия?
Табаков: Нормальная. Эта профессия оздоравливающая. На сцене проходит радикулит, зубная, головная боль. Сыгранный удачно спектакль снижает давление.
Минчин: Но, посмотрев с другой стороны, в этом что-то есть, раздваивающее, как и у писателя нормального, который должен
Табаков: Это все так. Нет, это прекрасная профессия. Я думаю, что я в своей жизни пережил такие секунды, которые не снились ни королям, ни президентам.
Минчин: Вы сказали, «хорошо, что есть жизнь жизненного опыта».
Табаков: Да, это, наверное, есть горечь утрат – жизненный опыт. При всем этом жизнь – самый удивительный подарок, который получает человек за всю свою жизнь. Сама возможность прожить – это волшебный подарок.
Минчин: Есть такой философ Плотин, он считал, что жизнь есть приготовление к смерти, а смерть есть начало жизни. Верите ли вы в потусторонний мир?
Табаков: Я верю в довольно высокую организацию жизни на земле, в разум, который ведет эту жизнь. Горних высей достигающий разум и дух. Важным представляется бывать на могиле моей матери. Или отца моего, или бабушки, когда я приезжаю в Саратов. Это моя потребность. Это несомненная связь, это серебряный шнур, который длится, и, когда у меня начинают идти дела плохо, я сажусь в машину и еду к маме на могилу. Я прибираю листья, разгребаю чего-то и мою камушки мраморные, и отпускает немножко. Во всяком случае, мне это кажется очень важным. У меня нет никаких вещих снов. Я не церковный человек, но когда я прихожу, я обязательно ставлю свечку. Может быть, эта связь с мамой и отцом и есть нервущийся серебряный шнур. Если б ты меня спросил, хотел бы я, чтобы приходили мои дети… Я не имею сейчас отношений с детьми. Минимальные.
Минчин: Отчего так?
Табаков: В результате развода. Хотел бы я, чтобы они бывали на моей могиле. Да. И еще больше, чтоб Полина бывала, это внучка моя любимая. Дочь дочери моей. Мне было бы важно, чтоб она бывала. Это важно для человека, который приходит, – не для того, кто лежит. Может быть, оттого, что я довольно рано боль утрат начал узнавать. Вообще людям требуется негативный жизненный опыт. Я никому его не желаю, но душу человека растит страдание.
Минчин: Питает ее…
Табаков: И наоборот, человек, лишенный этого, во многом все-таки пустоцвет. Это совсем не означает, что, чтобы сыграть Отелло, надо задушить собственную жену, я не в этом смысле говорю, но… ах, как странно вдруг рождается из тебя… Почему так или иначе надо говорить что-то, когда роль зреет, созревает. Очень часто в моей жизни подсознание выбрасывало мне это, а не потому, что это произошло со мной. Если оглянуться… ах, как важна защищенность любовью, признательностью людей.
Минчин: Почему вы выбрали роман «Псих» для постановки в вашем театре?
Табаков: Я полагаю, что тут сказывается угаданность современной проблематики, которая прежде всего для меня, в то время особенно, была в отсутствии политической двусмыслицы и социальной вульгарности и перевода рассматриваемой проблемы в план сугубо личный, то есть человек для меня все… Идея – ничто, человек – все. Вот угаданность остановила мое внимание на этой литературе. Дело в том еще, что я обладал исполнителями, двумя удивительно подходящими как для знающего их театрального человека и их педагога; исполнителями, имеющими право дерзать от первого лица, то есть попытаться прочесть эту историю лирически. Отчего она сразу становилась значительной по смыслу и социально, и общественно. Именно по причине наличия такого героя. Может быть, обстоятельства личного
Минчин: Впечатление, что с «Психа» начался поворотный виток в театре. Вы стали резко обновлять репертуар и выпускать по две премьеры в сезон.
Табаков: Какие две? Мы, если взять последний год, выпустили семь названий. Я думаю, что пришло время, когда даже самые молодые обрели уверенность в своих силах, а стало быть, и работа стала все меньше и меньше учебно-педагогической, а приближающейся к художественному театральному языку. Связано с взрослением.
Минчин: Какое место сегодня занимает ваш театр в столичной театральной жизни?
Табаков: Я думаю, что он занимает свое достойное место. Не мне калькулировать и делать бухгалтерские выкладки на этот счет. Я вообще не люблю подобное дуракаваляние. Мне кажется, что наши спектакли хорошо, всерьез востребованы московским зрителем. Независимо, играем мы здесь, в зале на 104 человека, или в зале на 500 или 700 мест. Мы на 90 % собираем аншлаги. Я говорю сейчас о потребности зрителя смотреть за достаточно большие деньги наши спектакли. У нас недешевые билеты для Москвы. Самые дорогие 350 рублей. Люди сознательно, целесообразно выбирают спектакль в этом театре. Кто опережает нас по спросу, это театр «Ленком». Но немного. Особенно трогательно и щемяще, просто до слез, было в Кишиневе, когда люди не имели денег и не все билеты были проданы, а зал был полон. Приходили и говорили, что хотят смотреть спектакль, а денег нет. Их пускали. Мы с Мироновым начали играть «Обыкновенную историю», почти всю вторую картину люди валом валили, говорили между собой, тихо, но настойчиво – пустите, дайте посмотреть. Наши афиши достаточно отличны от того, что играется в Москве.
Минчин: Какие лучшие спектакли, как вы считаете, в вашем театре?
Табаков: Мне неловко. Я руковожу театром.
Минчин: Первая пятерка театров в Москве, на ваш взгляд как профессионала с 60-х годов.
Табаков: Все-таки, лидер Ленком, студия П. Фоменко, «Сатирикон», «Современник», театр Маяковского, может быть, театр Сатиры.
Минчин: Но не МХАТ?
Табаков: Нет.
Минчин: Из-за репертуара? Или актерской труппы?
Табаков: Я думаю, что причины значительно серьезнее. Это вопрос весьма деликатный, и не мне судить.
Минчин: Какие три лучшие труппы в Москве?
Табаков: Ленком, наша труппа и театр Маяковского.
Минчин: Пришли ли вы туда, куда намеревались? Довольны ли вы результатом? И что ожидает нас, зрителей, ваших поклонников? На новом витке, в следующие десять лет и в грядущем тысячелетии?
Табаков: Я не так глобально и рационально рассматриваю все эти проблемы. Я думаю, что мы имеем то, что заслуживаем. Очень горько и обидно, что Гришин, тогдашний московский «воевода», будь он неладен, украл у нас эти семь лет. Уже могли бы уверенно делать Чехова. Он не дал нам встать на ноги. Это был 1990 год. Он придушил. Я не думаю, что мы представляли какую-то серьезную опасность для него. Для режиссера это было непривычное, новое образование. В том смысле, что ребята эти все родом из подвала. Подвал дал веру, дал успех. Без успеха актер не может обрести внутреннюю свободу. Подвал дал уверенность, что мы нужны. Делалось это в тот момент, когда я, ставя спектакль в Европе, деньги «косил» от семьи. Это был очень трудный 1978 год.