21 интервью

Минчин Александр

Минчин: Довольны ли вы собой?

Табаков: Только дураки бывают довольны собой. Пришел ли туда, куда предполагал? Нет. Я думаю, что украденные 7 лет дают о себе знать, но это близко к тому, на что я рассчитывал. Только я рассчитывал получить это несколько раньше, а стало быть, двинуться дальше, в поиски сложности театрального языка и дальше, вглубь человека, что является самым интересным, на мой взгляд. А что ждет? Ждет испытание успехом.

Минчин: Страшно подумать – третье тысячелетие, все-таки придется его разменять и перешагнуть…

Табаков: Испытание

успехом – это не медные трубы, которые подвергали испытанию самые крепкие души. Есть у ребенка на черепе мягкое место. Очень важно, чтобы наш вестибулярный аппарат по-прежнему был здоровым и стабильным, ибо головокружение в нашем деле – вещь довольно циклично встречающаяся, и на моей памяти немало было коллег, которые страдали от морской болезни. Надеюсь на то, что представление о театре растет и развивается у актеров подвала. Надеюсь, что приходят новые люди и дышат в затылок. В этом году поступили в театр семь человек. Это большая группа для такого маленького театра, как наш. Сейчас в труппе 25 человек, на четверть обновленная, увеличенная труппа.

Минчин: Хочу чуть-чуть развить эту мысль – «дышать в затылок». По-моему, очень хорошо, когда на пятки наступает талантливая молодежь и их это подстегивает.

Табаков: Я думаю, это всегда подстегивает всех. Тут дело еще и в обязательности этого вливания молодой крови. Я, собрав группу из семерых, обнаружил с удивлением для себя, что они ровно на 20 лет младше А. Смолякова, Н. Лебедевой. Они ровно на следующее поколение младше. Это реальность взаимоотношений отцов и детей. Если говорить о том, что нас интересует в литературе, что будет предметом нашего исследования и нашего освоения, то это Горький «На дне», Салтыков-Щедрин «Господа Головлевы».

Минчин: Вы сами будете ставить?

Табаков: Нет. «Дядю Ваню» буду сам делать. «На дне» будет делать Шапиро. Не меньший интерес вызовут и другие работы, например, роман Томаса Манна «Признание авантюриста Феликса Круля», на сцене в мире не поставленный. Поставленный в кино. Возможно, будет Замятин «Мы». Есть достаточный, прочный задел, который выпирает до нового, третьего, тысячелетия.

Минчин: У вас в личной жизни произошло знаменательное событие – родился наследник Павел. Вы опять папа. Какие ощущения и мысли по этому поводу?

Табаков: Я думаю, что Господь меня пожаловал наградой большой. Большим энергетическим ресурсом. Если есть генератор, от которого я подзаряжаюсь, то, конечно, это Пашка. От этого я не меньше люблю Антона – старшего сына. Мне очень радостно, как он нежно смотрит на Пашку, и тут что-то есть из самого дорогого эмоционального опыта, то, как внимателен, нежен был Женька (брат) и до того и после, когда стал сумасшедшим. Удивительны взаимоотношения братьев, почти утерянные сегодня. Культура. Старший брат. Это ведь очень, очень многое. На самом деле, это подарок судьбы.

Минчин: Он будет актером?

Табаков: Я не знаю. Он довольно сильно чувствующий мальчик, энергичен, он коммуникабелен. Выльется ли это в актерское ремесло или это будет что-то другое, но он явно не с черного входа собирается заходить в жизнь.

Минчин: Вы сделали классную постановку «На всякого мудреца…». Я знаю, это томило вашу душу годы. Удовлетворены ли вы как режиссер?

Табаков:

Я не могу сказать, что я вполне удовлетворен, но думаю, что это одна из толковых моих работ, то есть для меня очень много значит мнение весьма узкого круга людей, и один из этих людей Давид Боровский. Видимо, в этой работе есть некое сведение концов воедино. Там есть достаточная закономерность формы, в которую это облеклось, что тоже важно; очень важно было для меня снятие глупого возрастного ландрина, или возрастного дражирования: история таланта, завоевавшего место под солнцем и оставившего в обществе после того, как оно его отторгло, некую пустоту, которую заполнить некем. А если говорить о времени нашем – Глумовы блаженствуют на свете.

Минчин: Марина Вячеславовна блеснула там…

Табаков: Мне кажется, что это хорошая работа, к тому же внятно заявившая о Марине Зудиной как актрисе характерной.

Минчин: Вы – человек-оркестр: великолепный актер, учитель и режиссер, создатель театра, его сердце, душа и мысль. Остались ли еще какие-то непокоренные рубежи, амбиции, дерзновения, мечты?

Табаков: Конечно… Очень важно довести это начинание до логического развития. Я имею в виду пространство, помещение, ибо ребята выросли из подвала, как я вырос из своих костюмов, увеличившись до 56-го размера, и вынужден их передавать сыну Антону.

Минчин: По поводу амбиций и непокоренных рубежей?

Табаков: Какие рубежи? Они отодвигаются. В конечном счете – это экзамен, который сдаешь. Я сейчас репетирую с режиссером Камой Гинкасом пьесу «Русская народная почта» – трагический фарс или трагикомедию из жизни русского 75-летнего старика, никому не нужного и всеми брошенного. Тревога та же самая. Как это было в «Последних», как это было в «Сублимации любви». Думаю, что если придет чувство, что я могу не волноваться, это будет обозначать большую беду: пора уходить.

Минчин: Есть какие-то роли, которые подольше хотелось сыграть?

Табаков: Жизнь наградила меня хорошими ролями, хотя я, наверное, мог бы работать в театре Корша, где выпускали спектакль за неделю. У меня много еще невынутых заготовок. Я был распределен после школы-студии МХАТ в театр Станиславского, которым руководил М. М. Яншин, я ушел в «Современник». Может быть, и хорошо, потому что И. Смоктуновский сыграл потрясающе эту роль – Мышкина в «Идиоте». Вот это одна из ролей, которая, как заноза, в душе сидит. И Хлестаков, которого я сыграл – самый большой успех в театральной моей жизни. Я человек честолюбивый: я знал, что это было. Немало! Я думаю, что Порфирия Петровича Головлева мне не придется играть. Я уже не гожусь. Это не означает, что я сыграть не смогу. Это возрастное. Тут есть свои проблемы.

Минчин: Каждые десять лет театр умирает, чтобы возродился новый. Какая участь ждет театр Табакова? Кому со временем вы передадите эстафету?

Табаков: Во-первых, мы выдержали значительно больший срок. В октябре 1998 года будет двадцать лет, как Валерий Фокин поставил в подвале спектакль по пьесе А. Казанцева «С весной я вернусь к тебе». Я думаю, что мы первое двадцатилетие перевалили. Внятно и всерьез одарен как режиссер, мне кажется, Володя Машков. Бывает тонок и изящен Саша Марин. Есть, кому оставить.