21 интервью

Минчин Александр

Минчин: Появятся ли новые Табаковы, Мироновы, Смоктуновские, Ефремовы, Урбанские?

Табаков: Появятся. Я думаю, что господь Бог строго и по-хозяйски отпускает дарования. Не к тому, чтобы преувеличить возможности И. Смоктуновского или А. Миронова, нет. Я думаю, что все идет своим чередом. Уже есть Олег Меньшиков. Есть такой актер, как Саша Феклистов, чрезвычайно мне интересный. Я думаю, что беда в другом. Люди, названные тобою, к своему театральному долгу имели огромное подспорье в виде ничейной территории – кино, на которую я совершал набег и нередко возвращался с добычей. Сейчас разрушена связь между производством кино и зрителем,

который является потребителем кино. Люди снимаются в фильмах, получают деньги, фильмы кладутся на полку, и видит их весьма ограниченный круг людей.

Минчин: Наверное, еще важно, что кино как искусство начало утрачивать себя. Пошло коммерческое. Чернуха?

Табаков: К сожалению, да. Опять-таки, Никита Михалков, Сергей Соловьев – они же на Марс не улетели. Я бы мог назвать еще трех-четырех: Овчарова (Ленфильм), А. Германа, Меньшова, Абдрашитова, Данелия.

Страшные строки я прочел сегодня в газете. В. Тихонов пишет: «Раньше я много снимался в кино. Теперь я вышел в тираж. Я никому не нужен». Это действительно страшно. Это говорит человек мужественный, серьезный. Называющий вещи своими именами. Некоторые акции филантропической социальной защиты осуществляет газета «Культура», пишет статьи о Л. Савельевой, Т. Макаровой, Н. Фатеевой, еще о ком-то вроде бы с замыслом самым гуманным: поклонники, кинозрители помнят, любят вас. А дальше-то что? До какого положения мы, кинематографическое братство, допустили низвести звезд русского кино!

Минчин: Эпоха целая была!

Табаков: Да!

Минчин: Олег, вспять немножко вернувшись, о неблагодарности учеников или о конфликтах с ними. Я так понимаю, что речь идет о вашем театре и взаимоотношениях?

Табаков: Я думаю, что неблагодарность – самый страшный грех. Не применительно только к ученикам, а и к детям, и к людям. Самый страшный грех – для меня. Я не знаю, как объяснить. Я не теоретик. Я эмпирик. Что бы ни случилось с О. Н. Ефремовым, все равно я буду подставлять плечо. Возможно, потому, что считаю себя многим обязанным, но дело не в этом.

Минчин: Вы скорее ровесники, чем…

Табаков: Все-таки нет. Восемь лет… Он был уже актером успешным, уже вставшим на ноги.

Минчин: В какой-то мере вы его ученик?

Табаков: У меня три учителя: Наталья Иосифовна Сухостав (Саратов) – человек, давший мне театральную систему координат. Прежде всего организационно-нравственную. Систему эстетических координат мне дал В. И. Топорков, мой основной учитель по профессии, и О. Н. Ефремов, который дал систему этических координат, и методологически я понимаю, что я из этой «конюшни». Если говорить о неблагодарности, то об этом мне говорить не хотелось бы. Во-первых, потому, что молодые всегда правы. Они будут жить потом.

Минчин: Они максималисты?

Табаков: Я не стал бы называть опрометчивые поступки, совершенные в адрес театра, не меня лично. В конечном счете, как можно что-то требовать взамен за свою любовь? Это же абсурд.

Минчин: Я бы не стал советовать Куприну, как писать, то есть он явно мастер; но пытаясь делать что-то подобное, я бы не вступал с ним в конфликт. Я знаю, что вы гораздо сильнее актер, и им бы следовало больше впитывать, как губке. Может быть, конфликт актера и режиссера наступает?

Табаков: Я думаю, что есть естественный этап развития, когда хочется сделать не так, как делает папа.

Минчин:

Отцы и дети – это всегда?

Табаков: Это нормально. Даже когда кто-то из них совершает не очень красивые поступки в адрес театра, я никогда не желаю им зла. Я, к сожалению, на поступки, которые умаляют достоинства театра, реагирую болезненно и стремительно. Бывало ли такое? Бывало.

Минчин: Кто из театральных режиссеров заслуживает внимания в сегодняшней Москве? И какие спектакли?

Табаков: Несомненно, мне кажутся интересными и последовательными пробы Петра Фоменко и другого режиссера, который вышел из его студии, – Сергея Женовача. Для меня эти два человека – это беспокойный отряд студийного, естественного способа рождения театра, когда компания молодых людей начинает жизнь, не просто расталкивая друг друга локтями, вопя о собственном даровании, а все-таки вместе, генерацией. Для меня это принципиально важный путь. Можно назвать «Без вины виноватые», поставленный П. Фоменко в театре Вахтангова. Из последних четырех лет я вспоминаю два спектакля: это «Волки и овцы», поставленный П. Фоменко в ГИТИСе на его курсе, и спектакль, который поставил на этом же курсе Сергей Женовач, – это неоконченная комедия Гоголя «Владимир третьей степени».

Как только я не получаю новой информации со сцены – я засыпаю. Морфей обнимает, и мы, как бы сказать…

Минчин: Сливаетесь. Как вы видите студию, вырастет ли она в законченный театр и что с ней будет?

Табаков: Я думаю, что это одна из серьезнейших проблем. Практически за те пятнадцать лет, которые я живу здесь, в подвале, мои фантазии исчерпались. Мне представляется, что спектакль «Механическое пианино», в смысле какого-то решения пространства, – был верхом моих мучений. Потому что за месяц до премьеры я твердо решил: это в последний раз. На пятачке – 20 человек. Невозможно в подвале играть Чехова, потому что Чехов писал о русской дворянской усадьбе. Есть вещи, которые…

Минчин: Вы пытаетесь получить свой театр. Как это происходит: приходишь к Лужкову, стучишь по столу?

Табаков: Я немножко других взглядов придерживаюсь. В России надо жить долго, и тогда ты всего достигнешь. Я, скорее, сторонник эволюционного развития. В конечном счете не нужен театр с колоннадой, как Большой театр. Мне нужен черный кабинет, только значительно больший, чем подвал. Театр, так называемый бедный, но современный по театральной технологии с принципом взаимозаменяемости мест зрителя и сцены с трансформацией пространства до такой степени, чтобы можно было и посреди зрителей играть спектакль какой-то. Это очень серьезная проблема. Володя Машков, начиная спектакль, мне кажется, довольно интересный по материалу, касающийся цирка, уже ищет другое пространство – большее. Да и для «Щеголя», которого я собираюсь делать по Фаркеру, или «На всякого мудреца довольно простоты» Островского. Все равно нужно другое пространство. Уже невозможно это делать в подвале.

Минчин: Ваши любимые писатели?

Табаков: Писатели по-прежнему любимые: Солженицын, Астафьев, Искандер, Битов, Богомолов, Белов, Маканин – вне зависимости от его политической позиции. Распутин очень талантливый человек, хотя последнее время он не пишет. В драматургии это Л. Петрушевская. Богомолов с повестью «Кригеровский вагон для тяжелораненых» – мне кажется, такая мощь, такая сила под стать «Севастопольским рассказам» молодого Толстого. Хотя ему (Богомолову) уже ближе к семидесяти.