40 лет Санкт-Петербургской типологической школе

Храковский В. С.

Karolak S. Remarques sur la s'emantique de l'aspect // W. Smoczynski ('ed.). Analecta Indoeuropaea Cracoviensia Ioannis Safarewicz dicata. Cra-coviae, 1995.

Kleiber G. Qu'est-ce qui est ind'efini? // Faits de langues, 1994. № 4.

Wierzbicka A. On the Semantics of Verbal Aspect in Polish // To Honor Roman Jacobson. Vol. Ш. The Hague; Paris, 1967.

В. Б. Касевич

Знаки языка и знаки речи?

Принято считать, что существуют две основные теории знака: унилатеральная и билатеральная. Унилатеральная трактует знак как материальный объект, с которым связано определенное значение. Последнее именно связано со знаком (природа этой связи — отдельный вопрос, ср. ниже), но не является компонентом знака;

значение не «встроено» в знак. Например, знаки дорожного движения: с точки зрения унилатеральной теории, именно «кирпич» или перечеркнутая буква Р на определенном фоне, указывающая на запрещение парковки, и являются знаками. Они сообщают тому, кто знаком с соответствующей кодовой системой, информацию, которая выступает в качестве значения.

Билатеральная теория, канонизированная Соссюром, но известная в достаточно разработанном виде по крайней мере со времен стоиков, исходит из понятия знака как сочетания материального означающего и идеального означаемого — значения. В этом случае значение есть абсолютно необходимый компонент знака, без которого соответствующий материальный объект просто теряет свою семиотическую природу, выводится за пределы культурных ценностей. Именно это, вероятно, имел в виду Аристотель (хотя и применительно к другой ситуации — эрозии семантики слова), когда говорил, что слова «крылаты и склонны улетать, когда они не отягощены значением».

Кажется, большинство лингвистов и семиотиков придерживаются билатеральной теории знака. Это представляется естественным: «нечто» материальное становится знаком только в том случае, когда в нем незримо присутствует определенная «добавка», делающая данный объект чем-то б'oльшим, нежели совокупность его материальных признаков (сколь угодно богатых) за счет включения в систему ценностей, в некоторое информационное пространство. Здесь можно видеть аналогию между так понимаемым знаком и категорией системы. Набор элементов, объектов тоже ведь обнаруживает атрибут системности, когда в нем можно усмотреть некоторый незримо присутствующий «объект-связь» [Смирнов 1978], делающий систему системой; без этой «добавки» набор равен самому себе, тогда как с ней система-целое, по известному замечанию, восходящему к Аристотелю, оказывается больше суммы ее элементов-составляющих. Как знак, так и система обладают свойством неаддитивности.

В то же время билатеральная теория знака порождает проблемы, пути решения которых не вполне очевидны. Главная из них — это вопрос о том, каким образом достигается единство знака как особой целостной сущности, если его составляющие столь разнородны: материальное означающее и идеальное означаемое. Грубо говоря, как соединяются означающее и означаемое, «где» надо искать результат этого соединения — в мире материального или идеального [25] ? Вероятно, указанный вопрос пересекается с более общей проблемой соотношения физического и психического: как происходит переход от воспринимаемого физического сигнала к его психическому (идеальному) представлению в ментальных механизмах человека (или иного живого существа, обладающего психикой) [26] , но специфика проблемы применительно к природе знака кажется очевидной.

25

Разумеется, мы не можем обсуждать здесь философский вопрос об определенной условности самой по себе грани между материальным и идеальным.

26

См. об этом особенно в работах Веккера [Веккер 1974 и др.].

В существующей огромной литературе, посвященной категории знака (мы вынуждены отвлечься от ее рассмотрения ввиду ограниченности объема статьи), обычно не обращается внимания на то, что указанная проблема фактически не существует для Соссюра — наиболее известного из авторов теории билатерального знака. Дело в том, что Соссюр абсолютно ясно и недвусмысленно отвечает на поставленный выше вопрос о том, «где искать» билатеральный знак как единую сущность, как целостность: этот знак принадлежит психике человека (или, в других терминах, ментальным механизмам человека). Снятие проблемы осуществляется за счет «ментализации» означающего, которое, по Соссюру, есть не материальный объект, но «образ» этого последнего. Предоставим слово самому Соссюру: «Этот последний (акустический образ означающего как компонент знака. — В. К ), — прямо говорит Соссюр, — является не материальным звучанием, вещью чисто физической, а психическим отпечатком звука,

представлением, получаемым нами о нем посредством наших органов чувств; акустический образ имеет чувственную природу, и если нам случается назвать его „материальным“, то только по этой причине, а также для того, чтобы противопоставить его второму члену ассоциативной пары — понятию, в общем более абстрактному» [Соссюр 1977: 99]. При таком подходе, когда означающее и означаемое «равно психичны» (также слова Соссюра), их объединение в рамках знака становится вполне органичным — как объединение двух единоприродных сущностей. Более того: это даже не объединение, а взаимопроникновение, что прекрасно иллюстрируется знаменитой метафорой Соссюра, который уподобляет связь между означающим и означаемым отношению между двумя сторонами листа бумаги — невозможно разрезать одну сторону, не затронув одновременно другую. Сущность знака во многом и определяется неразрывностью связи между означаемым и означающим; соответственно, изучая структуру означающего, лингвист ищет, что в ней отвечает в структуре означаемого и наоборот. Не случайно Блумфилд определил грамматику как исследование соотношения между звучаниями и значениями.

Между тем закрыв одну проблему, Соссюр оказывается перед другой — ничуть не менее сложной, что позволяет говорить о «парадоксе соссюровского знака» [Касевич; в печати], или семиотическом парадоксе Соссюра. Дело в том, что представления о знаках как орудиях коммуникации, о том, что мы почти буквально обмениваемся знаками в процессе речевой деятельности, о том, наконец, что язык есть система знаков и основная функция этой системы — коммуникативная, укоренены в науке едва ли не в большей степени, чем теория билатеральности знака. Разумеется, возможны оговорки (наподобие не очень ясного тезиса о том, что языковые знаки — это знаки «особого рода»); еще более очевидно, что не всё в языке исчерпывается его семиотической природой и коммуникативной направленностью. Но вряд ли кто-то будет отрицать одновременно знаковую природу и коммуникативную функцию языка.

Проблема, не замеченная, похоже, Соссюром и всей позднейшей традицией, состоит, однако, в том, что соссюровский билатеральный, двуединый знак, не имеющий существования за пределами ментальных механизмов носителя языка, не может быть средством коммуникации, ибо ментальные сущности как таковые некоммуницируемы и невоспринимаемы (если только мы не настаиваем на том, что коммуникация в основе своей телепатична, а та, которую мы реально — в определенных пределах — наблюдаем, лишь вторична и «сопроводительна»). Чтобы обмениваться знаками, надо эти знаки воспринимать, а это значит, что знаки должны содержать материальный компонент не в соссюровском толковании, когда мы имеем дело не с материальностью означающего, а с «образом» материального экспонента знака — они, знаки, должны приобрести материальность в самом прямом смысле слова: должны быть доступны восприятию органами чувств. Как говорит А. А. Зиновьев, «знаки, которые невозможно увидеть, услышать и т. п., — нонсенс. Знак всегда есть нечто ощутимое, а не идеальное» [Зиновьев 1971: 34]. Но именно таковым — т. е. нонсенсом — и является соссюровский знак, ибо, как все ментальные сущности, его нельзя воспринимать органами чувств.

Многие авторы как до Соссюра, так и после него ощущали, вероятно, некое концептуальное неблагополучие в теоретической трактовке знака вообще, основного языкового знака — слова и всего семейства сопряженных понятии. Это можно видеть в высказываниях, которые в описании соответствующих понятий акцентируют то одну их сторону, то другую. Например, в знаменитой французской «Энциклопедии» в статье «Грамматика» (1757, т. 7) говорится: «Значимость (valeur) слов заключается в совокупности идей, которые употребление связывает со знаками» (цит. по: [Ору 2000: 275]). Из приведенной цитаты следует, что «совокупность идей» — т. е. означаемое знака — в сам знак не входит, его компонентом не является, а только лишь «связывается» со знаком. Запомним, что связь эта осуществляется ассоциативно — за счет употребления, к чему мы еще вернемся. Пока отметим, что энциклопедисты, похоже, придерживались унилатеральной концепции знака и при этом не игнорировали вовсе вопрос о том, как же унилатеральный знак оказывается соотнесен со значением.

Несколько веков спустя М. Томаселло полемизирует с теоретическими постулатами генеративной грамматики и утверждает, что последняя в действительности является не чем иным, как своего рода математикой, математическим описанием языка.

Как везде в математике, генеративная лингвистика начинает с абсолютного разграничения синтаксиса — абстрактных формул, которые оперируют лишенными значения символами переменных, соотнесенных с определенными категориями (category labels for variables), и семантики, которая выступает как интерпретация этих формул в тех случаях, когда переменные наполняются значением (are insubstantiated) [Tomasello 1998: xi].