48 минут, чтобы забыть. Фантом
Шрифт:
— Ты знаешь мое мнение. Мама касается его локтя рукой, словно останавливая, но отец перехватывает ее ладонь в свою. А потом прижимается губами к пальцам. Его собственные в засохшей крови.
— Надо довести эту затею до конца, — говорит он, отпуская.
— Фрэнк, в этом деле серая мораль. Я не хочу, чтобы ты за него брался.
— От них отказываются все приличные приюты. Это не дети, Айлин,
— И поэтому ты считаешь, что сможешь заставить их делать грязную работу, — возмущается она. — Сколько еще мы будем спорить на эту тему?!
Мама уходит, но отец не идет за ней. Я откуда-то заранее знаю, что позднее он заставит ее пожалеть об этих словах. Скажет, что в этом доме решает он и как женщина она обязана повиноваться. Увы, здесь нельзя идти ему наперекор.
— Они все равно встанут на эту дорогу, — кричит он ей вслед. — Я просто даю им шанс делать это ради блага страны.
Маленькая девочка подходит ближе. Отец ее не замечает. А потом резко поворачивается. Выражение его лица моментально меняется. — Эй, моя маленькая морковка! И мир рушится!
Взгляд цепляется за мужское лицо фрагментами — здесь он так молод. Так не похож на себя нынешнего. Волосы темные. Глаза синие, как лед. И только сейчас, с опозданием, я понимаю, кого он мне так сильно напоминает. И это откровение выбивает почву из-под ног.
Вот почему я так упорно выбирала Ника раз за разом? «Потому что отец тебя оставил».
Как по полу жемчуг, перед мысленным взором рассыпаются воспоминания.
Отец уходит. Уходит снова и снова. Не прощаясь. На этот раз вместо нас с мамой выбрав Эдмундс и парней.
И вот я в той самой школе. В том самом амбаре, стою на краю, глядя в спины удаляющимся ребятам, как и всегда оставшись одна.
«Уходи! Беги, как они, чего стоишь?» — кричу я Нику. Потому что ни на кого в этом мире нельзя положиться.
Ник оглядывается, а потом вместо того, чтобы уйти, протягивает руки кверху: — Я обещаю, что смогу тебя поймать!
Колени подгибаются, я хватаюсь за стену, чтобы удержать равновесие, и медленно опускаюсь на пол прямо возле стопки полотен. Я сама, не осознавая того, столько лет переплетала наши судьбы. Не будь меня, его жизнь могла бы сложиться совершенно иначе.
Слезы тяжелыми каплями и безобразными, рваными всхлипами рвутся наружу, и их уже не остановить. Я закрываю лицо, прижимая ладони к глазам, настолько устав от всего происходящего, что внутри остается лишь одно желание — исчезнуть. Холод парализует голые ноги, поднимаясь вверх от каменного пола. Но мне всё равно. Даже если
Я не знаю, сколько так сижу. Потому что не слышу даже шагов, погрузившись словно в вакуум. Чувствую лишь, как чужие руки молча подхватывают меня и относят обратно на кровать.
Хочется ударить его, накричать, чтобы отпустил, но я чувствую себя сломанной куклой. Выходит только открывать и закрывать глаза.
— Все нормально, — говорит Тай. — Знаю, шов болит. Поплачь, тебе легче станет.
— Ненавижу, — выдавливаю я из себя, сама не зная, что подразумеваю больше: мнимое участие Тайлера, злость от того, что нахожусь взаперти, гнев на всех вокруг или себя саму.
— Если я тебе нравлюсь только, когда ненавидишь, я не против.
— Какая забота. — Почему-то в этот момент кажется, что именно Тайлер принес сюда этот портрет. Глупо ведь? Поступок кажется извращенной пыткой. Он бы так не поступил. Не поступил бы?
— Разве я мог оставить принцессу в беде? — вежливо отвечает он.
Надо бы молчать, но слова сами с языка рвутся.
— Я переросла эту роль, Тай, — говорю я, уточняя: — Потому что сама стала бедой. Ник знает. Можешь у него спросить.
Этого Тайлер точно не простит. Так пусть уже наконец сорвется! Но вместо того, чтобы накричать или уйти, Тай упирается коленом в матрас.
— Надеюсь, у тебя под подушкой нож не припрятан? — спрашивает он. Постель прогибается, когда он ложится с левой стороны, так что нас теперь отрезают друг от друга лишь сантиметры воздуха.
— Надейся, — отвечаю я, отодвигаясь как можно дальше, держась из последних сил, чтоб не устроить истерику.
Не знаю, сколько времени мы просто молчим, а потом Тай вдруг произносит: — Я скучал по тебе, Виола Максфилд.
Будто пытается перебросить мост через непреодолимую пропасть, разделяющую нас. Только я не хочу воздвигать со своей стороны опоры.
— Не произноси больше эту фамилию, договорились? — Я все еще не могу смириться с тем, как имя отца и его образ проходит красной нитью через всю мою жизнь.
— Твой отец ублюдок, — отвечает Тай. — Думаю, каждый выпускник этого здания не сомневаясь ни секунды оставил бы его привязанным к деревянной колоде где-нибудь в пустыне под Ливаном, чтоб его разорвали шакалы.
Я грустно хмыкаю: — Спасибо. Вот теперь мне действительно легче.
— Эй, — он протягивает руку и легко касается моего плеча. — Ты ведь не виновата, что он твой родственник.
— Вспомни об этом, когда он тебя поймает и отдаст на съедение тем самым шакалам. Уверена, ты будешь поминать меня добрым словом.
Тай смеется. Его смех настолько же мелодичный, как и голос, черт бы его побрал, очарователен. И только мысль о том, что он собирается человека убить, становится тем самым ледяным потоком, охлаждающим постыдное чувство благодарности за заботу и внимание, что он, несмотря на все мои упреки, проявляет.