8 марта, зараза!

Белая Яся

Моё появление в кабинете его явно раздражает. Он извиняется, сворачивает окно и говорит мне резко:

— Алла, я занят. Твой очередной беременный закидон может подождать, а у меня тут серьёзный вопрос. Уйди, не нервируй.

Киваю, пячусь к двери, а выйдя за неё — мчусь в нашу спальню, кидаюсь на кровать и реву.

Беременный закидон, значит. Вот как он к этому относится! Ну а чего я хотела? Ведь я, по сути, навязала ему чужого ребёнка! И мы ни разу за эти месяцы не говорили о судьбе малыша. Что дальше? Он примет его? Усыновит? Или…заставит отказаться? Сейчас

я окружена таким комфортом, который многим мамочкам и не снился. Меня в буквальном смысле носят на руках и пылинки сдувают. Но что будет, когда на свет появится ребёнок? Что будет тогда? Я ведь не вправе требовать, чтобы Гектор признал моего малыша.

От всех этих мыслей становится только хуже, и я плачу ещё горше. А потом над ухом раздаётся тихий взрык. Меня поднимают, резко разворачивают и поддевают пальцами подбородок.

Смотрим друг другу в глаза. В моих — слёзы. В его — злость.

— Говори, что навыдумывала. Только быстро и честно.

Он слишком резок.

Я отвожу глаза, глотаю слёзы, шепчу:

— Ничего, просто гормоны, — вымучиваю улыбку, — очередной беременный закидон.

Меня сгребают в охапку, прижимают крепко, но нежно к груди.

— Алла, поделись этим закидом со мной. Ну, давай, девочка, не бойся. Я — на твоей стороне. Чтобы не случилось. Чтобы ты не придумала.

И для подтверждения своих слов, чуть отстранив меня, осыпает моё лицо лёгкими поцелуями.

— Давай, колись.

Вздыхаю. Надо сказать. Раз и навсегда расставить точки над «i», чтобы и впрямь не накручивать себя.

Взглядом по-прежнему сверлю покрывало на кровати, поднять не смею и бормочу тихо, потому что говорить о таком тяжело:

— Это касается моего ребёнка…

— Нашего, Алла! — почти зло обрывает меня Гектор. — Нашего ребёнка! Какие-то проблемы? Патологии?

Гектор, конечно, помнит об обследовании, знает, откуда только что пришла. Беспокоится.

— Нет, всё нормально.

— Тогда почему ты ревёшь так, будто по покойнику? — когда Гектор переходит на такой тон — тихий, вроде бы вкрадчивый — значит, он в ярости. Сжимает мне плечи сейчас до боли, несильно встряхивает. — Отвечай! Что случилось?

— Ничего, ничего не случилось, — всхлипываю я, — всё хорошо… но… ведь… этот ребёнок… — и, всё-таки выпаливаю то, что гнетёт больше всего: — он же не твой!

Гектор рычит и встряхивает меня более основательно, а потом требует — строго и властно:

— Посмотри на меня! — А когда ловит в плен мой взгляд, продолжает: — И слушай внимательно. Я скажу один раз, и больше мы к этому разговору не вернёмся никогда, понятно? — киваю, произносить слова нет сил. — Это — наш ребёнок. Я его отец и никакого другого отца у него никогда не будет. Запомнила? — снова киваю, судорожно сглатываю, потому что в глазах мужа ещё не совсем угасла злость. — Потому что никакого другого мужчины в твоей жизни больше не будет. Даже в голове, — он прикасается к моему виску, легонько постукивает пальцем. — Это мой ребёнок. Я буду его беречь и защищать, в том числе, и от глупых россказней. И если кто-то — кто угодно, Алла, даже ты — решит,

что должно быть по-другому, что существует какая-то иная правда, — он делает упор на этом слове, — то придётся иметь дело со мной. А я очень не советую. Потому что когда я защищаю своё — о гуманности не думаю. Запомни это. Запиши на подкорку. Я никому не позволю испортить жизнь моему ребёнку, причинить ему боль. Уяснила?

— Да, — шепчу и чувствую, как от стыда загораются щёки.

Дура! Кромешная дура! Я же сейчас в его порядочности усомнилась! В искренности его чувств! В том, что Гектор может поступить как-то по-другому. Он ведь сам сказал: «Ребёнок от любимой женщины — высший дар».

— Прости меня, — бормочу, размазывая слёзы. — Прости, пожалуйста.

— Успокойся, — говорит он уже куда мягче и немного устало, вытирает солёные дорожки у меня на щеках, — тебе нельзя нервничать.

Целует в уголок губ, в зарёванные глаза, в распухший от слёз нос.

— Дурочка моя маленькая, — это уже нежно, заправляя прядку за ухо. — Надо же было такое выдумать?! Её ребёнок! Вот же единоличница! Ты же моя? — киваю, прижимаюсь, прячусь в его объятиях. — Ну, вот, значит, и он — мой.

Расслабляюсь, Гектор тихонько опускает меня на подушки, накрывает пледом:

— Отдохни, я сейчас этих олухов нахлобучу как следует и приду. Расскажешь, как прошло обследование.

— Хорошо, — зарываюсь в плед.

И ты у меня хороший. Очень-очень. Лучший на земле.

— К сожалению, Алла, я бываю занят. И если я занят, то потому что занят, а не потому, что не хочу поддержать тебя. Договорились, маленькая? — снова киваю. — Вот и здорово. Отдыхай.

Он уходит, оставив меня умиротворённой и успокоенной. И лишь моё сердце — оно задыхается от благодарности. Мне так хочется сделать что-то для Гектора. Что-то очень-очень важное для него. То, на что он не надеется. Чего не ждёт.

И я знаю — что!

Хватаю телефон, набираю Руслана и молюсь, чтобы он не сменил номер…

4(11)

Несколько длинных гудков, во время которых сердце колотится у меня в горле, и наконец хрипловатый мужской голос отвечает:

— Алло, кто это?

— Р-руслан? — волнуясь, уточняю я.

— Да, а что? Ни в каких товарах не нуждаемся, не утруждайте себя, — вот я дура! у меня же номер сменился! Конечно, он принял меня за представителя сетевого маркетинга, который собирается впарить товар.

— Руслан, постой! — торопливо останавливаю. — Это Алла. Помнишь такую?

— Алка! — радостно вскрикивает он. — Сколько лет, сколько зим! Как ты? Где сейчас? Слышал, уехала от нас далеко.

— Я вернулась, — говорю. — И сейчас в городе. Мы могли бы встретиться? Столько нужно сказать.

— Конечно! — тут же соглашается Руслан. — Я сейчас с малыми в парк иду. Потягивайся. Заодно познакомишься с моими разбойниками.

— Их двое? — замираю я, вспоминая, что когда мы виделись последний раз — Милана была беременна.

— Да, близняшки! — восторженно заявляет папочка. — Это твой номер? — агакаю. — Щаз фотки скину. Сама увидишь.