A moongate in my wall: собрание стихотворений

Визи Мария Генриховна

1926

25. «Твоя таинственная сила…» [57]

Твоя таинственная сила, которой ты не знаешь сам, меня ночами приводила к твоим закрытым воротам. Но, приходя, я не стучала и не звонила никогда, а только долго наблюдала, как молча падала звезда. Потом, устав от звезд немного, пересекавших небосклон, я засыпала у порога… И это все бывало — сон.

57

Dated 10 August and dedicated to P. (see note on poem 24) in the manuscript. The third line of the second stanza in the manuscript was

«и неподвижно наблюдала».

1926

26. «Верно, долго жить я не буду…»

Верно, долго жить я не буду что с людьми всегда я одна, точно я какому-то чуду на служенье обречена. Точно между мной и другими кто-то встал высокой стеной, ослепительными такими вея крыльями за спиной, и сказал: «Иди и не трогай, не пугайся и не зови, те — сильнее тебя, их много, им не нужно твоей любви. Пусть дорога твоя такая, — ты грустней и ласковей их, видишь: крылья твои, сверкая, защитят тебя от других».

1928

27. «Ведь в мире может быть уютно…»

Ведь в мире может быть уютно, и в жизни может быть покой, — зачем же биться бесприютно с неутолимостью такой? Как будто все чего-то мало у этих праздничных полей — как будто сердцу недостало чего-то ярче и милей, — что вечно надо к звездным далям по непробитому пути за золотым идти Граалем и за мечтой своей идти.

1928

28. Claremont («Серый сумрак, холоден и злобен…») [58]

Серый сумрак, холоден и злобен, в городские входит ворота. Холод мысли сумраку подобен, и часовня сердца заперта. Я иду куда-то вдоль забора, а в краю, который снится мне, далеко в ущелье сикамора подымалась к синей вышине. Белой свечкой юкка украшала золотой и розовый простор, и вились дороги, убегали в тишину молитвенную гор. Это все когда-то, где-то было, это все прошло, и кончен сон, мне не нужно помнить, я забыла между гор затерянный каньон.

58

Dated 26 February in the manuscript. Claremont: a city in California, some 40 km east of Los Angeles, where Mary Vezey studied at Pomona College in 1925–1927.

1928

29. You Did Not Go (Alexander Blok) [59]

You did not go. But maybe you in your unapprehended worth escaped and banished all I knew and all I loved about the earth. And life no sadder parting knows: within my many-colored jail I sing, a gray-hued nightingale, to you — as silent as a rose.

59

Translation of «Ты не ушла. Но, может быть» (1902).

1929

30. Voice from the Chorus (Alexander Blok) [60]

We weep so often, — I and you about this morbid life of ours, — oh, friends, but if you only knew the cold and gloom of coming hours! You press your loved one's fingers, ay, you play with her, beguiled, and weep when you have seen her lie, or in her hand a dagger try, Oh, child, child! There is no end to lies and spite, and death's not near. Still blacker will grow the awful light, and madder the whirling planets' flight, for many a year! And we will witness, you and I, the last, most horrid, day: hideous sin will hide the sky, laughter on every mouth will die, and life will pass away, You'll wait for spring to come again — but spring will fly. And you will call the sun in vain to light the sky. And as a rock will fall the strain of your lone cry. Be then content with living so, stiller than water, lower than grass, children, if you could only know the gloom of what will come to pass!

60

Translation of

«Голос из хора» (1910–1914).

1929

31. «Я — полярный медведь за железным забором…»

Я — полярный медведь за железным забором, я как пленник живу в незнакомом саду, ухожу только ночью в полярные горы, к бесконечному снегу и синему льду. Когда солнце дневное, такое чужое, отойдет и погаснет, я буду один, я вернусь в полосу голубого покоя, я отдамся виденьям вечерних равнин. Только ночь исцелит, если день утомляет, только сон в неземные края унесет, где холодное море, где ветер гуляет, где уставшую голову солнце не жжет.

1928

32. «Ты мне вручил сосуд с зарею…»

Блоку

Ты мне вручил сосуд с зарею, блеснувший ярким солнцем шар, и я пошла твоей стезею искать края заветных чар. Кусочек солнца золотого ты дал мне и велел идти, но умер, не сказав ни слова, и мне дороги не найти. В какой-то сокровенной башне теперь стоишь ты по ночам, где не печально и не страшно, где не бывать, наверно, нам. и где за синими зубцами тебе не видно до земли, до тех, что робкими руками твои лампады понесли.

1927

33. «Ведь огни только в сказках горят…»

Ведь огни только в сказках горят, над верхушками призрачных гор, о незримых мирах говорят, непонятный выводят узор. Вздохом этих огней не вспугнуть, и над ними руки не согреть… Чтобы на горы эти шагнуть, надо только сперва умереть.

1923

34. «Где опушкой кусты всколыхнутся…» [61]

Где опушкой кусты всколыхнутся и поникнут вечерней тоской, наши лица себе улыбнутся, мы коснемся друг друга рукой. Отойдем, завернувшись с глазами в непроглядную серую шаль, попрощавшись слепыми словами, — и чего-то покажется жаль. Нам, что были так долго чужими, будет слишком мгновенным закат и в скрывающем призраки дыме будет жаль недопетых баллад.

61

Dated 7 June and dedicated to P. (see note on poem 24).