A moongate in my wall: собрание стихотворений

Визи Мария Генриховна

1926

35. «Иду болотной дорожкой…»

Иду болотной дорожкой, с кочки на кочку скользя, подберу кое-где по цветочку, — разве нельзя? Мне ведь нужно очень немножко! Вот желтенький, вот голубой, клонится прямо в траву: он ведь ничей, он — мой, я сорву, — Бог не накажет, на меня не посмотрит строго: у Него их так много. Я только один цветочек возьму у Бога.

1926

36. «Я тебе не дам своей руки…» [62]

Я

тебе не дам своей руки и не поведу к садам нирваны, где летают ночью мотыльки под луной, любовью пьяной. Я тебе и сказки не скажу: ты теперь большой и незнакомый. ласково простившись, ухожу к своему оставленному дому и, забравшись на свою полать, где свернулся котик мой мохнатый, постараюсь снами доказать, что и без твоей любви богата.

62

The manuscript is dated 8 August and has the notation: «Sunday. Hermosa» and a dedication to P. (see note on poem 24). Hermosa was an ocean beach and a town southwest of Los Angeles.

1926

37. «В хрустальный гроб, с цепочкой драгоценной…»

В хрустальный гроб, с цепочкой драгоценной, запрятали любовь и отошли. И не было заката над вселенной, и тени на поляну не легли. А нужно было, чтобы смолкли птицы в печалью очарованных кустах, и призраки собрались поклониться на сделанных священными местах; и чтобы содрогнулись сами боги, взглянув совсем случайно с высоты, и вдруг поняв, как хрупки и убоги придуманные ими же мечты.

1926

38. «От луны до солнца протянула…»

От луны до солнца протянула золотую, призрачную нить; день и ночь оковами сомкнула, и весенней чары не забыть. Я колдунья. Я властна над всеми, кто мою дорогу пересек! Ты со мною встретился на время, и теперь не можешь быть далек. Пусть чужим путем, к чужому раю ты ушел, — но ты мой видел след, и тебе нельзя забыть, я знаю. то, что было за мильоны лет.

1926

39. «You camе from quite a distant land…» [63]

То Eva Doyle

You camе from quite a distant land, — perhaps a dream land, — from a place where sycamores and poplars stand in infinite and golden grace. Yet you, whose words were clear to me, you somehow had to drift away, till many countries and a sea — an endless sea — between us lay. And now my house is desolate, for neither you nor others such will come to knock upon my gate with hands I used to like to touch.

63

For Eva Doyle see note on poem 9

1928

40. Чортово озеро (Терриоки. Финляндия) [64]

Вода из камня сверкает прозрачностью глубины, и даже месяц пугает за кудри синей сосны. Ночные звери обходят чернеющую дыру, где черти вечером бродят, и ведьмы поют поутру. Я помню скользкие травы, горбы нечистых могил, и горький запах отравы, который с туманом всплыл.

64

Терриоки: Terijoki, a Finnish town on the shore of the Gulf of Finland. At the beginning of the 20th century it was one of the popular resorts. Lake Kaiavalampi, which Russians called Druzhinnoe, or Chortovo, was nearby.

1925

41. «Мой

бог — таинственная замкнутость лесов…»

Мой бог — таинственная замкнутость лесов, где бродят волки и зовет сова, причуды передутрешних часов и отклики незримых голосов, и мягкая болотная трава. На облаках рубинно-золотых сгустилась слава всех бессмертных сил. Мой бог блеснул закатом и затих, и слились волны сумерек седых, прорезанные взглядами светил. Я чую легкий времени полет и шум непобедимого крыла. Когда река свой зимний сон прорвет, я поклонюсь перед движеньем вод, где черная у берега скала. Я верю в солнце, звезды и луну, и в колдовство заката и зари. Я от Отца и Сына отверну свое лицо, и старый храм замкну. Но если я заплачу — не смотри.

1925

42. «Когда посыплет снег, мелькая…»

Когда посыплет снег, мелькая, мне будет память тяжела, что смерть — ненужная такая — его ведь снегом занесла. Что он страдал, и даже слова, которое сказать хотел, до края берега пустого замерзший звук не долетел. Что только птицы и тюлени, пришедшие со всех сторон, и синие ночные тени свершали тайну похорон, и что, насмешливо блистая, такой же яркий падал снег, холодный саван наметая для бледных и закрытых век.

1928

43. You Will Remember Me Forevermore (N. Gumilev) [65]

You will remember me forevermore and all my world of magic and of light, a flaming world, with music held in store, amid the rest — the only that is right. You could have made it yours, did you but speak It was too small for you, or else too wide. Perhaps the poems which I wrote were weak that all my prayers for you have been denied. But later — later you w ill drop your head, «I do not dare remember», you will say, «Another world has conquered me instead, has won me by its crude and simple way.»

65

Translation of "Еще не раз Вы вспомните меня" from N. Gumilev. К синей звезде (1923). In Stikhotvoreniia the first line of the second stanza had a misprint ("You could have made it yours, did you but to speak") which is corrected in the present edition.

1925

44. «Стукнув дверью, кто-то вошел…»

Стукнув дверью, кто-то вошел. Мы не слышали, но узнали, как, ложась неровно на пол, сапоги его зашуршали. Пробежала дрожь по спине… И когда осмелились — «Кто вы?». Он стоял, прижавшись к стене, и в ответ не бросил ни слова. Тихо-тихо стало вокруг; только треснул графин с цветами, точно тот, непрошенный, вдруг замахнулся дико руками. И потом ушел в темноту, и мы все понять не хотели, для чего он был и к чему серебрились зубы — блестели.