…А родись счастливой
Шрифт:
— И не наслушаетесь охов и вздохов? — спросила в тон ему Люба.
— Ну, жизнь есть жизнь, знаете. А гостиничная жизнь — особый случай. Контролируем, пресекаем, но… Вы, когда занимали номер с Анатолием Сафронычем, разве не позволяли себе… повздыхать?
— Позволяли. Спасибо за заботу о моих финансовых проблемах. Надеюсь, вернёте разницу, — отнюдь не вопросительно сказала Люба.
— Постараюсь. Оставьте мне ваш паспорт.
— Паспорт я вчера отдала генералу Ускову, — легко соврала Люба.
— Интересно. На кой он ему сдался? — Панков перешел к рабочему столу, нажал кнопку на коммутаторе, включил громкую связь: — Привет,
— В глаза его не видел, — ответил Усков. — А откуда ты это взял?
— Это Любовь Андреевна откуда-то взяла. Вчера ты ей, видимо, глянулся, и она решила, что завезёшь его в Загс с заявлением.
— А ты переводишь её в чулан? — спросил Усков.
— В какой ещё чулан? В служебное помещение. У неё туго с деньгами. Поживёт, пока не определилась.
— Разбирайтесь там сами. У меня — дела. — И Усков отключил связь.
Любу бросило в жар оттого, что её так быстро уличили во лжи, и, что поняла: действующий милицейский генерал Усков в курсе дел отставного генерала Панкова. «Влипла! — подумала она. — Что же делать теперь? Мамочки, как вырываться? Куда?»
— Ну, хорошо, Любовь Андреевна, оставьте ваш паспорт у себя, — заговорил Панков так же миролюбиво и снова сев в кресло напротив. — Вы садитесь, в ногах правды нет. Понадобится нам ваш паспорт — отберём… Вы лучше скажите, что будете делать дальше, если вдруг соберётесь съехать отсюда? Кстати, кроме профессии любовницы или звания молодой вдовы, у вас есть ещё что-то? Образование, специальность, призвание?
— Я парикмахер и привыкла быть на ногах целую смену. Постою, — упрямо сказала Люба.
— Воля ваша. А парикмахер — это хорошо. В гостинице не одна парикмахерская. А вы — хороший мастер? И по чьим головам — по мужским, по женским?
— По всяким. Больше — по умным. Но попадались и другие. Не было только генеральских, — решилась съязвить Люба.
— Генеральские головы умны не всегда, но совсем не просты, Любовь Андреевна! Иначе не были бы генеральскими. Особенно милицейские. Школа у нас особая, умеем выживать в любых обстоятельствах. — Панков поднялся из кресла, прошёл к окну, отодвинул занавеску, чтобы Люба видела широкую Манежную площадь. — Мимо этих вот окон в последние годы столько орудийных лафетов с гробами провезли… И вот там, левее, столько всяких голов поменялось… А милицейские генералы, Любовь Андреевна, за о-очень редким исключением, и сегодня и при погонах, и при делах… Так что, хорошая моя, будете упрямиться — сломаем, сорвётесь куда — найдём, будете умной — поможем. Ваш Сокольников был умным мужиком, потому и жил, как хотел. Вот и вы, голуба, будьте умницей.
Он опять опустился в кресло, дотянулся до её застывших рук, вполне дружески чуть пожал их.
— В номера по вызовам я не пойду, — не отнимая у него своих ладоней, твёрдо вымолвила Люба.
— А кто вас туда посылает? О каких вызовах речь?
— Ну, я слышала раньше,… — замялась Люба.
— Раньше… Пока вы сидели в своём колхозном далеке, времена-то изменись. Теперь никого в номера посылать на надо, сами бежали бы, да мы не пускаем. В парикмахерскую работать пойдёте? В ту, что попроще, или в хороший салон?
— В любую. Я раньше даже конкурсы выигрывала… Только не в дамский зал…
— Решим. — И он жёстко притянул её к себе, зарылся лицом в платье, замотал головой, углубляясь носом дальше…
Люба вырвала из его рук ладони, просунула их между его лицом и платьем,
— Отстаньте, ради бога, Вячеслав Кириллович!.. — и соврала: — Я не в форме.
Паков откинулся в кресло, торопливо, будто кто-то входил сейчас в кабинет, поправил пятернёй волосы, спросил, чуть задыхаясь:
— А что, нет других способов?
— Каких ещё способов? Вы о чём?
— Да всё о том же… В ваши-то годы пора бы и уметь… Или орёл Сокольников не научил? И старый анекдот не рассказывал?.. Не у вас ли в деревне это было?.. Пришла молодуха к попу, говорит: «Батюшко, я великим постом у мужа… в руках держала. Это грех?» — «Пост-от у нас великий, значит и грех большой». — «Как же мне замолить-то его?» — «Отче наш читай, Богородицу… А главно, дочь моя, завтра, в Чистый Четверг, выйди на речку и хорошенько помой руки. И другим бабам скажи на случай». На другой день поп велит служке с утра сбегать на речку, поглядеть, исполняют ли его наказ? Служка сбегал и докладывает: «Што деется-то, батюшко! Бабы всем селом на реке: котора руки моет, котора заголилась, подмывается, а которы и рты полощут!».. Ясно, о чём речь? — улыбаясь, поднял к ней глаза Вячеслав Кириллович.
— Ясно. Но я бы откусила к чёрту! — сорвалась Люба и отпрянула от кресла Панкова.
Он резко встал, прошел к столу, рывком открыл ящик, выбросил оттуда сколько-то рублей, пропуск, скомкал их, шагнул к Любе, сунул этот комок ей в ладонь, до боли сжал её и выдохнул прямо в лицо:
— Пшла вон! И чтоб сегодня же я тебя здесь не видел!
Люба развернулась к дверям.
— Стой! — крикнул Панков. — Иди сюда. Садись.
Люба остановилась, медленно прошла к креслу, села поглубже, упёрлась ему в лицо твёрдым, чуть прищуренным взглядом.
— Слушай. Куда ты пойдёшь? Что у тебя есть? Двести рублей? И ни кола, ни двора? — заговорил он.
Люба подняла к глазам слёзы, они задрожали на краешке век, готовые теперь и в самом деле пролиться на ресницы.
— Ой, только вот этого не надо! Не терплю бабьих слёз… Ну, что тебе надо? Работать в салоне? Устрою. Но, что ты там получишь? Ну, максимум триста в месяц. В ме-е-сяц! А могла бы в день получать столько же. Понравишься кому, замуж возьмут. Сколько уж таких здесь было? И прекрасно живут, письма сюда пишут. Не хочешь здесь оставаться, давай позвоню соседу, у него гости из других стран живут. И тоже, бывает, женятся, увозят к себе… Скажи чего-нибудь, чего молчишь?
— Спасибо, Вячеслав Кириллович. — Люба промакнула слёзы поданным им душистым платком. — Спасибо за заботу о моей судьбе. Только, знаете?.. У меня не тапочка на шнурках, чтобы вышла из номера, шнурки подтянула и — в следующий номер. Я вот туда хочу пойти работать, — показала она рукой на громоздкий выключенный телевизор. Я туда ехала…
— Там, думаешь, лучше? Никто твою… «тапочку» примеривать не будет? — усмехнулся Панков.
— Думаю, это будет зависеть от меня…
— Ну, думай. А я точно знаю, что от тебя будет зависеть только то, в какую сторону пошлют подальше. Раньше там шибко партийный дедушка заправлял, так и он, по-моему, не брезговал своими дивами. А теперь новый мужик командует. Я даже знаю его. Он, правда, всюду за собой одну помощницу таскает… У меня даже где-то визитка его была. Хочешь — возьми, авось пригодится. — Панков порылся в ящиках стола, нашёл тёмно-синюю карточку. — Не знаю только, новые ли тут телефоны. Ну, и мою возьми… Вдруг пригожусь по старой дружбе?