… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Прохожих прибавляется – конец рабочего дня у служащих. Спешат домой, до меня им дела нет – солдатик тихо культурно отдыхает.
– Эй! Замёрзнешь!– один всё же потряс мою коленку.
– Пшёл, бля, на хуй!
– Как ты смеешь?! Я – работник КГБ!
– И твою КГБ – на хуй!
– Я вот патруль позову!
Потом я поднялся в набитый битком автобус, меня корёжит от холода и в плотной массе пассажиров распахивается вдруг тоннель – прямиком к высвобожденному
Всё-таки любит наш народ защитников отечества.
На Новый год мы играли в кулинарном училище.
Точнее, играли они, а я при «Орионе» был просто по инерции.
В осенний призыв из Пятигорска пришёл Володя по кличке Длинный. Он был не только длинный, но и тощий, с тёмными кругами под глазами, как и положено сидящему на игле наркуше.
Зато на электрогитаре он играл как соло-гитарист из «Led Zeppelin» на диске «Лестница в небо».
Рудько его боготворил, я тоже преклонялся, но характер у него был паскудный.
– Ну, чё ты так Длинный?
– Я всегда самое своё гавно показываю, чтоб отцепились и в покое оставили.
Смеялся он хорошо, но редко.
Пацан пацаном, а на гитаре – бог.
Конечно, ансамбль отряда «Лестницу в небо» не исполнял, но Длинный и в «Орионовский» репертуар делал такие вставки, что и Джимми Пейдж не постыдился б.
Ему из Пятигорска его гитару с фузбустером знакомый чувак привёз. Он же и на барабанах стучал в новогодний сезон.
До призыва Длинного в армию они там в одной группе были; потом гитару друг увёз, конечно.
Не в клубе ж такие вещи держать.
А пели на вечерах Юра Николаев – звезда крымских кабаков, и Саша Рудько – виртуоз Днепропетровской филармонии.
Каждый в присущем ему стиле, под импровизы от Джимми Пейджа и от Хендрикса, который всё равно Джимми.
Но для нормального любителя музыки из глубинки, вскормленному на классических образцах советской эстрады, подобные вариации отдавали какофонией, поскольку явно не кобзонны.
Так что одна из будущих кулинарок имела законное основание подойти к Юре Николаеву и спросить:
– Пгостите, пожалуйста, а вы гусские нагодные иггаете?
Это она так картавила.
А Юра знал, что Рудько подпал под влияние Длинного и как тот скажет, так и будет. Поэтому он направил девушку прямиком к Длинному, чтоб зря время не теряла.
А у Длинного сушняк, сидит на стуле, ноги враскорячку, китель на спинке стула, галстук от парадки через плечо переброшен и упорно вдаль уставился – чего-то там за барханами высматривает.
– Пгостите, пожалуйста, а вы гусские нагодные иггаете?
Нечеловеческим усилием, воин на стуле собрал всю свою волю в кулак, сосредоточился,
– Гусскую? Нагодную? Это к товагищу Гудько,– и пальцем указал на Сашу Рудько, который задумчиво покручивал ручку громкости на усилителе бас-гитары.
Девушке не в жилу, что её второй раз отсылают, но, видно, упорная попалась; дошла до Рудько и вопрос свой повторила.
– Извините,– говорит Рудько и смотрит присущим ему страдальчески туманным голубым взором.– Мы гусские вообще не иггаем.
Ещё и носом шмыгнул.
Он бы и рад по другому, но не может – сам картавый.
Но она-то об этом не знала!
Вот и толкуй о врождённых комплексах – всё благоприобретается с опытом.
Я на том вечере со ставропольской гречанкой целовался; Валя Папаяни.
Только целовался.
Она сказала, что она тут преподавательница и ей двадцать семь лет.
Так на следующее утро на разводе комбат объявление сделал:
– Вчера один из наших, еби о, музыкантов шестидесятисемилетнюю проблядь под лестницей разложил!
Вот ведь маразматик – двадцать семь от шестидесяти семи не отличает.
Это ему тот кусок дерьма – прапор из четвёртой роты заложил.
Дня через два опять где-то играли новогодний вечер, но там я уже не танцевал. Потому что там была такая дурь, что всем дурям – дурь.
Мы раскумарились на лестнице, зашли в зал, ребята нежно так инструменты взяли, начали играть; а музыка тихая такая, как будто из-за горизонта и, что характерно – медленная. Голову опустишь к колонке, видно же – динамики дёргаются, а всё равно приглушённо как-то.
Потом я пошёл по залу бродить. И люди там – как будто каждый из листа фанеры выпилен, то есть плоский, всего в двух измерениях.
Я хочу заглянуть что у них на обратной стороне плоскости, а не получается – кто-то уже следующий нарисовался и тоже двухмерный.
А издалека и медленно так – музыка…
Иногда повыше всех голов на паре стебельков шарики глазных яблок проплывают, как перископики – это те псевдо-звукооператоры по залу бродят.
Во они тащатся!
Такие смешные… И сами тоже смеются…
Где они такую дурь достали?
Домой нас привезли уже заполночь.
Стоял скрипучий арктический мороз. Под светом колючих звёзд в небе мы перенесли аппаратуру на сцену пустого холодного кинозала.
Никто ничего не говорил. Ни сил. Ни желания.
Ибо всё есть пустота, полная пустота и пустота пустот…
Ах, да! Вместе с тем симферопольским призывом привезли ещё ребят из Молдавии и Москвы. Немного – человек по десять.