… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Чистенькие такие. Ухоженные.
Неужели всё позади? И больше не будет вечерних проверок? Ни комроты, ни начштаба, ни кусков…
Лечу домой.
Дома будет всё ништяк. Не зря же мечтал все эти два года; точнее не позволял себе думать о доме.
Это мой первый полёт в самолёте. Не тащиться же двое суток поездом.
Вот только запястье щемит. Та дура в гостинице вчера вечером.
Она бы дала, да негде было.
Говорит, пошли к тебе в номер. Я мужиков попросил –
Так пока она себе цену набивала и своими ногтями мне запястье уродовала, они возвращаться по одному начали.
Сеанс окончен.
А я ведь и не наляг'aл, сама за руку ухватила и начала когти запускать.
Не Ставрополь, а рассадник садисток.
Может Ольга и не заметит. А увидит – так что? Мало ли какие раны-шрамы можно получить на боевом посту.
АН-24 приземлился в Ростове. Я вышел в туалет возле взлётного поля и на обратном пути был остановлен военным патрулём.
Конечно, вельветовые туфли не по уставу, но, братцы, дембель я – пролётом к дому, у меня уже самолёт винтами гудит.
Отпустили.
Дозаправка в Харькове и – вот он, залитый совсем уже по-летнему ярким солнцем – аэропорт Борисполь.
В тот первый прилёт я решил, что это уже Киев и, выйдя на солнечную площадь, запруженную всевозможным транспортом и снующими пешеходами, направился к большому щиту с буквой «Т» и двумя рядами клеточек шахматной доски – на такси.
Таксист оказался немного патлатым молодым мужиком лет под тридцать. Мне понравились его добротные туфли коричневой кожи с широкими шнурками.
Я сказал, что мне на железнодорожный вокзал и он предложил мне подождать в машине, пока он найдёт попутчиков.
До Киева оставалось ещё сорок восемь километров.
Он ушёл, а я остался ждать на переднем сиденьи, снял китель и, чтобы скоротать время и сгладить нарастающее нетерпение, забил и выкурил косяк.
Тут он привёл двух офицеров – майора и подполковника, но помоложе, чем у нас в отряде; и мы поехали.
Может этот таксист в коричневых туфлях унюхал дым от косяка в салоне и улетел от личных воспоминаний, но он гнал как бешеный, а после моста Патона и вовсе перестал замечать светофоры.
А может это был день отключённых светофоров – праздник свободного вождения – обгоняй кто кого и как может.
Расплачиваясь у вокзала подполковник сказал:
– Ну, шеф, ты и летаешь!
Так что, скорее всего, у таксиста и впрямь был улёт на ш'aру.
В 1975 году дипломаты типа «кейс» встречались не так уж часто и потому привлекали к себе внимание своим деловым видом.
Старшему офицеру оно бы и простительно, а меня при входе в Центральный зал вокзала остановил военный патруль.
Опять, кстати, курсанты, но уже в красных погонах.
Они проверили мою дембельскую бумагу и сличили меня с фоткой двухлетней давности в моём военном билете. Придраться
И тут я допустил ошибку, посмотрев на свои туфли.
Старший патруля проследил за моим взглядом и увидел вопиющее нарушение уставной формы одежды.
Меня повели в комендатуру под центральной лестницей, что вела высоко вверх к многотонному беломраморному изваянию головы Ленина.
Дежурный офицер комендатуры вокзала велел мне открыть дипломат и сразу понял, что я – дембель: колготки, бутылка водки и краденая скатерть с бахромой.
– Иди,– сказал он. – Вернёшься в ботинках – получишь свой кейс.
Я рванулся в громадный кассовый зал налево.
В кассу московского направления стояла длинная очередь, а в ней – метров за тридцать от кассы – я увидел солдата в парадке.
Он был большого роста – значит и нога не маленькая, и он был грустный – значит возвращается после отпуска дослуживать ещё год.
– Тебе куда?
– До Москвы.
– Пошли.
Я подвёл его прямо к окошечку кассы и объяснил загалдевшей было очереди, что у нас срочный приказ охранять их покой и сон на дальних рубежах отчизны.
Он взял билет до Москвы, а я до Конотопа.
Когда мы отошли, я обрисовал ему ситуацию с кейсом.
«Фазан» не в силах отказать «дембелю».
Мы сели на одну из множества скамеек для ожидающих и поменялись обувью.
– Где это ты так быстро?– спросил дежурный офицер комендатуры.
– Купил у цыгана на перроне.
С вызволенным кейсом я поспешил в зал ожидания, где грустный отпускник прятал свои не по уставу обутые ноги поглубже под скамью.
Я присел рядом, но поменяться мы не успели – репродукторы объявили, что поезд на Москву будет отправлен с шестого пути и мы побежали туда, чтобы не опоздать.
Шнурки на одолжённых ботинках распустились и хлопали по платформе, но мы всё равно успели.
Поезд торопливо стучал по рельсам, нёсся в Конотоп, а напряжение во мне не спадало, я подгонял его и не находил себе места.
Лишь поздно вечером, сойдя на четвёртой платформе конотопского вокзала, я поверил, что – всё.
Отслужил солдат службу долгую,
Службу долгую, службу ратную…
Меня снова вёз всё тот же третий номер трамвая, но теперь аж до конечной.
Темнота за окнами заставляла стёкла неясно отражать китель и фуражку солдатской парадки.
На конечной я спросил где тут улица Декабристов, и мне сказали, что надо идти вон в ту сторону.