… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Официальным руководителем нашего молодёжного ансамбля поехала Элеонора Николаевна, номинальная глава Детского сектора Клуба, в одной из своих блузок с рюшечками крахмальной белизны и с брошью-камеей под воротником.
Длинные серьги, разумеется, висели на месте.
В Сумы мы выехали утренним дизельпоездом. Пока его дожидались, меня странно поразило зрелище трёх облокотившихся друг на друга гитар на заснеженном перроне.
Какая-то пронзительная обнажённость.
Областной
Нас прослушали в отдельном зале и записали участниками в гала-концерт на пять часов того же дня.
В других залах тоже шли прослушивания и репетиции; там я впервые в жизни услыхал и был заворожён мяучащими звуками живой электрогитары. Вау! Вау! Она своим вибрато заполняла весь тот зал.
Мы вышли перекусить и в столовой я попал под чары Светы Василенко из группы хористок двенадцатой школы.
На обратном пути я шёл как привязанный рядом с ней и её долговязой подружкой, несмотря на оклики и хаханьки моих друзей, шагавших позади.
Во время последней предконцертной репетиции она окончательно меня покорила.
Выразительно посмотрев на меня, её чёрные, чуть подведённые тушью глаза устремлялись к потолку, или скромно опускались долу.
В книгах я читал, что красотки умеют стрелять глазами, но и предположить не мог, что их стрельба сражает наповал.
Репетиция закончилась, а до концерта ещё два часа. Я подошёл к ней и позвал сходить в кино.
Она замялась и начала нерешительно отнекиваться, несмотря на вспомогательные уговоры её подружки, не такой уж, вобщем-то, и долговязой, чтобы она пошла со мной. А что такого?
Я всё же добился от Светы окончательного «нет» и ушёл с простреленным сердцем.
До самого кинотеатра я был при смерти, пока не погрузился в волшебный мир Франции семнадцатого века с Жераром Филипом и Джиной Лолобриджиной в «Фанфан-тюльпане».
Они меня воскресили.
Как мы выступили?
Мне трудно дать оценку с моим неахтишным музыкальным слухом.
Когда три гитары зудят в унисон одинаковыми аккордами, не очень-то и разберёшь которая из них не строит.
Изолента смягчала думканье контрабаса.
Чепа стучал не палочками, а щёточками для джаза.
Аккордеон Валентины, растягиваясь поверх её энергичной фигуры, покрывал эр-гармонические неточности заодно с огрехами входа в тональность.
Полагаю, всё это звучало свежо, задорно, молодо, талантливо и – главное! – патриотично.
Обратно мы поехали не поездом, а на автобусе завода КПВРЗ, что загодя приехал в Сумы.
Не зря мы брали с собой Элеонору Николаевну.
В автобусе все
Света сердилась, а мне было хоть и неловко, но пофигу.
На следующий день в школе Володя Гуревич с громким смехом неоднократно повторял, что меня перевербовали в стан противника по КВН.
Толик Судак, из нашего класса, ни с того ни с сего начал на перемене рассказывать, что Света Василенко дочка начальника отделения милиции и живёт на Деповской, а один раз пришла в свою школу в затруханной юбке.
За подобные выпады в адрес возлюбленной нужно вызывать на дуэль. Но Толик на физкультуре стоял по росту первым, был крепким подлипенским хлопцем и всегда всё точно знал, наверно, потому, что его мать вела математику в нашей школе.
Вот я просто и стоял себе, будто вовсе тут не при чём и меня это не касается, и молча ненавидел блондинистые кудри и полусонный взгляд мутновато-голубых глаз Толика Судака.
Вскоре молодёжный ансамбль участвовал в Клубном концерте, но когда он кончился я не пошёл провожать Свету Василенко.
Что убило мою любовь?
Монотонная шутка и громкий смех Володи Гуревича?
Или, может, донос Судака о затруханной юбке?
Нет, скорее всего – факт её проживания на Деповской.
Это тоже неблагоприятный район для влюблённых.
Вадик Глущенко один раз провожал девушку с Деповской и его там перехватило кодло человек из десяти.
Вобщем, сбили с ног и всем кодляком понесли на носаках ботинков.
– Главное, голову закрыть руками, а что они тебя месят уже и не доходит,– делился он позднее приобретённым опытом.
Под конец зимы выпал такой обильный снег, что после снегопада по Нежинской пришлось проехать бульдозеру, раздвигая метровые сугробы.
По пути из школы, мне интереснее было скакать по навороченным вдоль заборов торосам, чем идти по расчищенному.
Перепрыгнув с одной снеговой глыбы на другую, я вдруг почувствовал резкую боль в паху. Остальную часть пути до хаты я добрёл по следам от бульдозерных гусениц.
Вечером мама, обеспокоившись моими стонами, велела показать что там у меня такое. Я отказался. Тогда отец сказал:
– Ну, мне-то можно, я тоже мужик.
Мошонка распухла до размеров стакана и была твёрдой на ощупь. Отец нахмурился и когда мама спросила из кухни:
– Что?
Он сказал, что меня надо показать врачу.
Это был жуткий вечер – агония отчаяния и паники.
Утром, укор'oченными шагами, я пришёл с мамой в железнодорожную поликлинику рядом с Вокзалом.