А я до сих пор жива. Исповедь особенной мамы
Шрифт:
О том, чтобы к нам кто-то близко подошёл, не могло быть и речи. Издалека людей предупреждали – это наша территория. Никто не смеет сюда вторгаться.
Нашу территорию я устроила, как дизайнер. Альпийская горка в цветах и травах, с кустами и даже деревьями, где каждый сантиметр пролит моими горючими слезами и удобрен моими молитвами.
Стихи каждый день. Не могла оторваться от карандаша.
Леденящий ужас сковывает душу.
Начинаю я сердцем понимать,
Что мой сын уже, клятвы не нарушив,
Не придёт ко мне… Но я буду ждать.
Буду ждать всегда, зная безнадёжно,
Что с небес, увы, возвращенья нет.
А что сына нет, мне поверить сложно:
Вижу наяву глаз зелёных свет.
Волосы его пахнут разнотравьем.
Сильная ладонь гладит по плечам.
Мальчик мой родной, Лучик долгожданный,
Как мне жить теперь здесь и без тебя?
*
С болью своей не расстаться
Мне никогда – никогда.
Где-то есть солнце и небо.
Где-то луна и звезда.
Только не будет мне больше
Счастья на этой земле.
Сын мой, мой солнечный лучик,
Как-то погас в вышине.
*
Не могу принять, не хочу,
Что мой сын, так уйдя, не вернётся.
Снова я зажигаю свечу.
Вся застыла и сердце не бьётся.
Я слезами уже не давлюсь:
Просто лето и просто живу я.
Богу истово я не молюсь.
Что случилось, принять не готова.
*
Очень больно так жить. Очень больно.
И не знаю, помочь как себе.
Эта жизнь – с кандалами неволя.
Солнце есть, но оно в вышине.
Половина моя в этом мире.
А другая не знаю и где…
На расстрел повели, не убили.
Только сердце изранили мне.
Я замкнулась в своём горе. Всё разделила на «до» и «сейчас». И этого «сейчас» не было у меня. Я работала. Был самый сезон для ландшафтного дизайна. Как и что у меня получалось, не знаю. Людям нравилось. Выслушивала похвалы, получала деньги
Вся жизнь, как в театре: лишь горе и слёзы.
Досталась опять трагедийная роль.
За что мне такая вдруг выпала доля,
Где мало халвы, остальное всё – соль?
Как много на свете великих комедий,
Но жребий мой чёрен. Увы, не свернуть.
От счастья осколки блестящих мгновений.
Судьба повернулась спиной – это суть.
Не знаю, как быть? Где найти этот остров?
Зарыться, как страус трусливый в песок.
Но… сын у меня. И пусть уже взрослый.
Я стойко живу. Кровь стучится в висок.
*
Неправда всё! Не верю! Не хочу!
И не смогу поверить никогда.
Мой сын на небе… Зажигаю я свечу.
А младшего нельзя мне предавать.
Борюсь с собой. И знает только Бог,
Как трудно мне даётся каждый день.
И жизнь моя – не храм. Уже острог.
И я в ночи. И не звучит свирель.
Была вхожа в нашу дружную семью, кроме Светики, уже моя ровесница, интеллигентная, всегда модно одетая – Галина Николаевна. Друг семьи, как я считала тогда. Одинокая женщина, у которой не было детей и мы задружились очень сильно. Практически, каждый вечер она заходила к нам на «тарелку супа». Всегда ждали. Юмор у Галины Николаевны на «пять». А я люблю готовить и умею это делать.
Дмитрий превосходно кашеварил. Это началось в 9 лет, когда сыновья угостили меня своим первым тортом « Пирог с необитаемого острова». Сыровато тесто и яблоки жестковаты. А я ела и хвалила. С этого и начались Димкины «безе», торты из батона и… Блины он освоил раньше меня. За себя было стыдно. За сына распирала гордость.
Галина Николаевна тоже обожала, когда Дмитрий дома и готовил свои изыски. А мы были не против: всегда рады хорошим людям в своём доме. Димка часто помогал ей по хозяйству: что где прибить или починить. Руки и в этом деле были на месте.