А. Блок. Его предшественники и современники

Громов П.

Блок искал перспективности в своем искусстве как раз по обратной

причине: ему нужно было найти философско-поэтические основы для

изображения социально активной личности, стремящейся изменить наличные

отношения. Такое восприятие жизни и человека, как в поэзии раннего

Мандельштама, по Блоку, характерно для «страшного мира» современности; в

восприятии Блоком ранней поэзии Мандельштама особенно должно было

поражать старшего поэта именно стремление

использовать его достижения для

фатально-поэтизированного изображения «страшного мира». В этом смысл

блоковского обобщающего слова « мандельштамье», — как и вообще тех

оценок Мандельштама, относящихся к 1911 г., которые приводились выше.

Можно говорить о крутом переломе творчества Мандельштама,

происходящем в 1912 г.: в ряде вещей, относящихся к этому году, появляется

совсем новая, иная, резко отличная от более ранних стихов трактовка «общей

перспективы» в лирике Мандельштама. В таких стихотворениях, как «Царское

Село», «Лютеранин», «Айя-София», «Notre Dame», появляется стремление дать

в качестве основы стиха, определяющей и «общее», и субъективно-личностное

начала в нем, — своеобразно трактованную историю. Именно потому, что

история здесь дается в своеобычной перспективе, в переходах личного и

общего, прошлого и будущего, в переплетениях и взаимопроникновении этих

начал, но никак не в виде «исторического маскарада», внешней костюмировки,

внешнего украшения происходящего «историческими признаками», — здесь с

еще большим правом, чем в отношении самого раннего творчества

Мандельштама, приходится говорить о стремлении поэта использовать,

продолжать и по-своему развивать опыт Блока. Надо думать, что тут имеет

место прямое творческое осознание опыта «Итальянских стихов».

Примечательно, что в композиции книги «Камень» (2 изд. — 1916 г.) ряд

названных стихотворений открывается вещью современной темы — «Царское

Село» (в обобщающее издание «Стихотворения», 1928 г., не включено).

Мандельштам идет к истории от современности, он стремится понять в

сознании, в поведении сегодняшнего человека роль «исторических

напластований», опыта истории. Именно так толкуется история в наиболее

показательном и, быть может, наиболее важном из этих стихотворений —

«Notre Dame»:

Стихийный лабиринт, непостижимый лес,

Души готической рассудочная пропасть,

Египетская мощь и христианства робость,

С тростинкой рядом — дуб, и всюду царь — отвес.

В большом произведении искусства, в большом памятнике культурного

прошлого, по Мандельштаму,

как бы отпечатлелся целый ряд пластов истории,

формально будто бы и совершенно далеких от прямых намерений его

создателей и помимо их воли включившихся сюда как своего рода «цепь

истории». Это — творчество самой истории, запечатлевшейся в камнях собора;

и потому оно прямо повернуто в концовке на творческую задачу современного

человека, поэта, лирического субъекта стиха:

Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,

Я изучал твои чудовищные ребра,

Тем чаще думал я: из тяжести недоброй

И я когда-нибудь прекрасное создам.

Преобразование, упорядочение и преодоление «тяжести недоброй» чувственно-

конкретного мира теперь у Мандельштама производится на основании и по

примеру истории, с опорой на нее, как кажется поэту.

Отныне стихотворение Мандельштама получает характер своего рода

«рассказа в стихах», и в этом тоже нельзя не усмотреть применения опыта

Блока. Сюжетом подобного «рассказа в стихах» у Мандельштама служит некий

отрезок истории, некий тип, образование исторического прошлого; подобный

сюжетный сгусток как бы сконцентрированно и предметно выражает суть

определенного времени, смысл своего существования и тогда, когда он возник,

и теперь, в своем сегодняшнем бытии или восприятии. И тут нельзя не внести

поправки в трактовку чуткого критика-современника, в свое время

положительно оценившего новизну мандельштамовской поэзии следующим

образом: «Он делает понятными чужие песни, пересказывает чужие сны,

творческим синтезом воспроизводит чужое, художественно уже сложившееся

восприятие жизни»185. Здесь многое схвачено верно: Мандельштам чаще всего

воспроизводит эпоху, уже запечатленную, зафиксированную культурой,

отложившуюся в ее творчестве. Буржуазную Англию XIX века, предположим,

185 Жирмунский В Преодолевшие символизм (1916) — В кн.: Вопросы

теории литературы Л., «Academia», 1928, с. 305.

он воспроизводит через Диккенса:

В конторе сломанные стулья;

На шиллинги и пенсы счет;

Как пчелы, вылетев из улья,

Роятся цифры круглый год.

А грязных адвокатов жало

Работает в табачной мгле —

И вот, как старая мочала,

Банкрот болтается в петле.

Бесспорно, во всем этом стихотворении («Домби и сын», 1913) есть тонкое

воспроизведение стиля Диккенса, это действительно как бы попытка передать

«чужую песню». Но, в сущности, тут есть более сложный замысел, чем такая