А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
Здесь лежат наиболее решительные художественные отличия поэм Белого и
Блока, связанные с отличиями мировоззрения, отношения к действительности,
народу, революции. Скажем, претендующий на «религиозную онтологичность»,
«объективность» образ центрального героя поэмы Белого — Христа — в
реальном художественном восприятии может существовать только как
художественная условность, ведущая к лирическому «я», от лица которого идет
рассказ. Чем экспрессивнее
болезненным представляются сознание и эмоциональный мир рассказчика.
Идея вещи вычитывается в рассказчике, а не в герое, которого, в сущности, нет
в рассказе. У Блока столь же художественно условен, даже подчеркнуто
условен, образ Христа в концовке поэмы, но по железной логике композиции он
ведет не к автору, а к герою — к коллективному образу двенадцати, за которым
должен возникать образ массы, народа. Можно не соглашаться с блоковским
истолкованием массы, но нельзя не видеть, что Христос связан со столь же
условным образом пса и что они оба, по Блоку, представляют разные,
противоположные и взаимосвязанные грани некоего образа-характера,
построенного тоже условно, но обязательно для верного восприятия авторского
замысла. Ведь если попробовать (и это часто делалось) читать условный
художественный образ концовки вне структуры поэмы, вне коллективного
образа-характера двенадцати, то неправильно прочтешь не только композицию
(это еще полбеды) — но и авторскую мысль, содержание поэмы. Вне движения,
соотношения, взаимодействия характеров — нет блоковской поэмы. Если же не
видеть, в свою очередь, этого соотношения между образами-характерами и
замыслом, то неправильно воспримется поэма и художественно, и
содержательно. Художественно она станет тогда цепью лирических
стихотворений (прочесть «Двенадцать» как одно стихотворение, в духе поэмы
Белого, просто невозможно). В плане содержания эта лирика окажется
субъективистской, произвольной, тогда с горем пополам в ней можно обрести и
соловьевский «синтез», как это сделал, скажем, Белый.
Именно образы-характеры в их органических связях с «общим», с историей
и современностью, понимаемой как момент движения истории, делают
произведение Блока объективным родом поэзии — поэмой. Но поэма эта
особого рода, и особенные характеры образуют ее. И тут важно то
обстоятельство, что коллективный образ-характер, который раскрывается с
особой силой в своих внутренних противоречиях в финальной главе поэмы,
будучи особым самостоятельным характером, в то же время как бы по-особому
воспроизводит внутренние противоречия характера
смысле можно сказать так, что в подтексте финальной главы как бы все время
присутствует Петруха, его противоречия раскрываются здесь более широко,
масштабно, на огромном развороте исторического пространства. Но тогда
можно сказать и так, что в целом поэмы сам этот коллективный образ-характер
в какой-то мере является широким историческим подтекстом образа Петрухи.
Соотношение этих характеров придает массе черты индивидуализированного
драматизма, Петрухе — мощные исторические корни. Получается тот образ-
характер, изнутри насыщенный исторической «стихией», которого искал на
протяжении всей своей эволюции Блок-лирик. Его трудно «пересказывать» —
именно потому, что он связан многообразными художественными нитями со
всем строем поэмы, о нем повествует вся она от начала до конца. В виде бедной
и общей формулы можно сказать, что тут было стремление создать
национальный характер с жаждой правды и справедливости в общем плане и
личного достоинства и высокой любви — в частном плане. Но это
одновременно характер, полный темной трагической страсти, «черной», хотя и
«святой», «злобы».
Характер этот как бы выплывает из исторического потока, «стихии», и
снова исчезает в нем. Он как бы одержим жаждой «воплощения»,
личностности, и поэтому вся поэма — это поэма о человеческом лице, которого
ищет масса простых людей в революционную эпоху. И именно в связях и
сплетениях с Петрухой, а через него — и с историческим потоком, приобретают
своеобразную жизненную выразительность и художественную силу характеры
Ваньки и Катьки. Ванька противостоит Петрухе как раз тем, что совершенно не
одержим жаждой правды и справедливости, лишен черт духовности, и
потому — не трагичен. В итогах своей жизненной позиции он элементарно
победен («Арлекин») именно по бездуховности: эпоха революционных
потрясений для него явно всего лишь повод весело, в свое приказчичье
удовольствие пожить:
Он в шинелишке солдатской
С физьономией дурацкой
Крутит, крутит черный ус,
Да покручивает,
Да пошучивает…
Вот так Ванька — он плечист!
Вот так Ванька — он речист!
Катьку-дуру обнимает,
Заговаривает…
Вся огромная художественная выразительность тут — в связях с целым поэмы,
во внутренней контрастности с Петрухой, в том, что этот графически
экспрессивный и как бы моментальный портрет вдвинут в общую «высокую»