Ад без жала
Шрифт:
Все закончилось. Бенедикт уселся на место, и тут длинная булавка впилась в соответствующее место, а вторая - в спину под лопаткой. Стул был оббит чем-то мягким и кожаным, а Алекс, единственный, кого он потерял из виду, воспользовался. Почему-то гаже всего было, что мальчишка воткнул вторую булавку. Прирожденный палач, но кишка тонка, слабоват и мелко-жесток. Театрален...
Бенедикт, и здесь простофиля, поднимался медленно и сгибался в спине, руки тянули его вниз. Титулярный советник все еще писал, а дети зачарованно смотрели. Столоначальник, ссутулясь, становился темнее и много, много больше. Упав с кресла, он оперся на ладони, и никто не уловил момента, когда в отделе воцарился
– Ваше превосходительство, Бенедикт Христианович! Что Вы, нельзя же так... Оставьте Вы их, они же дети, дети...
Акакий свалился на место, схватился за голову и зажмурился. Ниночка стояла столбом, а челка ее поднялась дыбом, как у рассерженного попугая.
Носорог шатнулся назад и встал на дыбы; обратное превращение занимает совсем немного времени, и никто его, даже сам Бенедикт, не уловил по-настоящему. Вот стоит столоначальник, он упер руки в бока и скалится - а вот его оцепеневшие подчиненные. Бенедикт фыркнул все еще не по-человечески и обратился к Алексу:
– А если я тебя растопчу и рогом проткну? Ходи потом плоский и дырявый.
Отмерла Ниночка, встала между столоначальником и его нынешней жертвой:
– Разве Вы не понимаете, Бенедикт Христианович, что Вы нам не нравитесь? Акакий Акакиевич, он хотя бы добрый, а Вы...
Бенедикт развернулся; развернулись и дети - стояли теперь пред ним, как Гензель и Гретель перед ведьмой.
– Да я вас обоих тоже терпеть не могу! За лень, за бестолковость... Ты же хотел укреплять преисподнюю, да, Алекс-с? Так что же? И больше всего ненавижу за то, что вы сделали, идиоты!
– Но мы...
– Что вы? Я не про булавку, я про самоубийство.
– Отпустите нас. Ну, выгоните. Нам тут скучно, - предложил Алекс.
Столоначальник осекся и стал расхаживать туда-сюда, потирать руки, совсем как при жизни:
– Скучно?! Но ничего хорошего не обещаю.
Он пошел к столу несколько медленнее, чем привык когда-то; Алекс успел опередить его и очень заметно вытащить булавки. Сел и написал прошение на имя Вельзевула - по причине полной непригодности канцелярской работе Александра Терещенко и Нины Венгеровой столоначальник КL нижайше просит перевести вышеозначенных сотрудников в курьеры. Подписал и отдал.
– Отдайте кому следует. И вон отсюда!
Шкодники убрались. Башмачкин прекратил дрожать над пролитыми чернилами и немного расслабился:
– Ваше превосходительство...
– Они не ведают, что творят? Да, Акакий Акакиевич?!
– Я прошу извинения...
– Да к черту эти чернила! Осыплются.
– Туда мел попадет.
Башмачкин видел, как остывает Его превосходительство - медленно, наподобие банного камня. Тот уже не гневался, он досадует. Да, дети давно не видали, как он встает. Они проверяли, каменная у него задница или не каменная. Они не посмели больше трогать Акакия и переключились на Бенедикта. Нина отвлекла его, он встал, и тогда Александр... Им было скучно, их не уважали и не замечали - и плох тот преподаватель, который этого не понимает. А то, что он их боится, дети использовать так и не
***
Прошедшего совершенного времени в Преисподней нет; потому-то дело Жана-Батиста Ламарка могло оставаться в подвешенном состоянии вечно, и опорою он стать не мог. Бенедикт не видел этого его прошения - вероятно, оно ушло еще в отдел КLМN; в его время и людей было куда меньше, и демоны безжалостней... Был еще один большой отчет, потом еще. Кто читал их? Ничего особенно нового об Аде из них узнать было невозможно, обыкновенные случайные колебания, на чем весь Ад и стоит. Но это создавало опору неграмотному Акакию - он копировал второй большой отчет и пребывал в обычном для него нежном покое. Иногда он вспоминал, что столоначальник опасен - все знают, что немцы на русской службе - страшные звери, а он такое зверское обличие даже видел и убийство предотвратил - и это в Раю! Бумаги надежны, бумаги безмятежны и без него, титулярного советника Башмачкина, существовать не могут. Он будет писать до самого Страшного Суда, тогда им написанное зачитают вслух, и восстанут, как школьники или чиновники, по первому зову. Но пришел еще кто-то - краем глаза Акакий Акакиевич ухватил только темную тень и услышал короткий шорох. Упругий шорох - значит, бумага ценная.
А Бенедикт понимал, что от его резолюций не зависит ничего, но не был в этом полностью уверен. Может быть, что-то меняется случайно: вот же, он написал прошение, и вредные подростки не вернулись. Любое его действие или бездействие обернется на пользу Ада, ведь не ради мучений грешников существует Преисподняя. Может быть, прав сумасшедший доктор медицины, и Ад - это всего лишь потерявшая душу тень Земли. Выхода нет, спасение - абсурд. Новый толстый лист мог быть и счастливой случайностью.
Итак, тот самый ересиарх(или экклезиарх?), пропитавший многие земли кровью, ждал перевода в Чистилище. Его имя должно было оказаться в томе "Lot-Ly", где-то в середине. Надо просмотреть, прочесть, что-то сделать в ответ. Но страшно, очень страшно. И невероятно завидно - как Бенедикту навязали службу палача, так этому предлагают освобождение. Не сам он требовал перевода, как несчастный Ламарк и все те, кого мучают надеждой и прививают ненависть к ней. Так что же?
Ересиарх не желает покидать пределов Преисподней на том основании, что Чистилища не существует!
Он боится оказаться в небытии или просто упрямо настаивает на своем, как и при жизни, в отсутствие разумных аргументов? В этом и сила его - в тупом, но необходимом упрямстве; если этот человек и боится, ужаса он не признает никогда - наверное, больше всего он боится именно страха
Он категорически отказывается покидать пределы Преисподней на том основании, что Чистилища не существует!
А кто это пишет? Отчаявшийся палач или просто жертва, которой надоел беспокойный сосед? Так-так, доносчик пожелал остаться неизвестным - вот почему такая толстая, гладкая бумага!
Что важнее, этот человек дал понять, почему отказывается от перевода, хотя пытки, чтобы выгнать его, были предприняты чрезмерные и невыносимые. Он проговорился, что готов сокрушить Преисподнюю.
одним упрямством ее не уничтожишь
Он сказал, что медленно, но верно соберет силы, чтобы разверзнуть Ад, когда придет время Страшного Суда. Такая гордыня - великий грех: Тот, кого запрещено именовать здесь, Сам придет и Сам разверзнет Преисподнюю! Это повод усилить мучения и отказаться от перевода этого грешника в Чистилище. Но что, если на самом деле соберет силы и разверзнет? Что делать сейчас ему, Бенедикту?