Ад без жала
Шрифт:
Титулярный советник рисовать не умел, языком не владел и способен был только копировать. Он ушел без свидетелей, первым на памяти Бенедикта покинул Ад и обернулся не только бумагой, но словом, шрифтом, приблизился к собственной сути. Жаль, как жаль, что он ушел, и что Бенедикт снова остался один. Но Акакий Акакиевич смог совершить чудо или оно совершилось с ним. Он исчез, Бенедикт остался. Что-то изменилось в помещении. Больше не было молочного ровного света - возник привычный здесь полумрак, подпрыгивали тени. Аршин сукна прежде был зеленым и целым, но и это было иллюзией - он протерт и переполнен пылью и мелом; когда-то это сукно покрывало картежный стол. Даже перо для черных чернил взъерошилось недовольно. Нет Акакия и не будет его здесь больше.
Но он умел создавать подобие Рая там, где находился. Или поддельный Рай создавал ему Бенедикт?
2
Бывают
Подобные неясные существования встречаются на свете чаще, нежели можно предполагать, и, говоря по совести, они мучительнее самой суровой ясности.
М. Е. Салтыков-Щедрин, "Господа Молчалины"
Ах, как часто сетуют люди на то, что время последовательно и линейно! Если б я мог любить сразу всех юных дев, если б мог переделать в момент все дела, а потом проводить вечность в приятной праздности - если б мне была дана сразу вся власть мира, все возможности, лишь только я о них подумаю, каждую из них пожелаю! Чтобы не было зазора между желанием и его исполнением, ни малейшего! Но время течет так, как течет. Люди не знают, что исполнение их безмерности - одна из самых редких и безумных пыток Ада. Не всякий способен дотянуть до нее и встретить с целой душою, но после такого от души остаются только жалкие клочки. Так что даже в Аду люди цепляются за линейную последовательность времени, за скудные порции того, что они делают, за иллюзию связи причины и следствия. Так они себя пытают, выживая - события следуют друг за другом, не завершаясь; их эффекты накапливаются, и страдание все гнетет обитателя и сотрудника Преисподней. Люди придерживаются такого обыкновения изо всех сил, но порою и эта адская машинка дает сбои.
Вот так и с Бенедиктом случилось сразу два события. Верный ограничениям человеческого разума, одно из них он воспринял первым, но оно не прекращалось. Тогда он увел его в фон и стал более или менее свободен для восприятия того, что почитал вторым.
Итак, придурковатый палач Йозеф, зубы торчком, предательски отнял его, Бенедикта, сотрудников. Потом они прислали ответ на его запрос - "Нам тут интересно, в канцелярию не вернемся" - но теперь это было неважно. Предательство и утрата. Утрата худшая - перевоплощение Акакия. А утраты Бенедикт переносил всегда очень, очень плохо. Можно сказать, он их не переносил совершенно. Получилось так, что понесло его, понесло и остановило в странном месте, не похожем на город. Преисподняя строится по типу человеческих поселений, и ничему тому, что создано непосредственно Богом, там места нет. Тот ландшафт, где оказался столоначальник, тоже когда-то построили. Кто-то, еще не забывший о равнинах Земли, создал пыльную плоскость и украсил ее глиняным или известковыми конусами разного размера. Конусы эти получились ноздреватыми, как сыры - так выглядят системы осиных норок, вырытые прямо на тропинках.
Подбежал носорог и ударил один конус рогом сбоку, отковырнул черепок копытом. Толстый черепок упал и оказался не совсем скорлупой. Маленькие голые люди сплошным ковром стояли там на головах, отталкивали друг друга руками и ногами. Бледный ковер шевелился. То один слой тел оказывался на поверхности, то другой - люди, как и при жизни, за что-то соревновались, лезли по головам, топтали тела. Черепок лежал, толпа стояла на голове. Когда этот кусок был еще скорлупой глиняного гнезда, люди спешили обогнать друг друга и приникнуть к оконцам, отдышаться. Так? Бенедикт, покачивая рогом, безучастно смотрел. Кто-то еще, подобный ему, простучал когтями по окаменевшей земле. Этот кто-то торопился, топотал озабоченно, а потом понял, что носорог крупнее и его не прогнать. Новый зверь осмелел и проскользнул вперед. Зверь этот выглядит как небольшая копна, сухая шерсть наподобие хвои либо соломы, ноги-столбики (на передних по паре огромных когтей), голова длинная-длинная, огромный мохнатый нос. Зверь этот не определился еще, кто он есть и как ему лучше - то шерсть на нем, то сплошная еловая чешуя вроде очень древнего конного
– Радамант?
– позвал Бенедикт.
Зверь, как и следовало ожидать, не отозвался. Тревожно развернув голову, он следит - вот носорог покачнул головой, а вот уже тощий старик уходит прочь. Тогда странный зверь снова заработал языком.
***
Если в места удушения толп Бенедикта принесло, возвратился он оттуда сам. В Преисподней ничего не значит выбор направления. Ты окажешься именно там, чему соответствует твое состояние. Пращник Минос оборачивает свой хвост вокруг грешника столько раз, на какое количество ступеней вниз тот должен быть заброшен. Почему-то в этом Минос никогда не лжет, хотя мог бы, и соответствие ландшафта (и деятельности) состоянию души - единственное надежное свойство Преисподней.
Так. Одно свойство, одна опора угадана. Время в Аду отсутствует, но последовательности событий тащат душу за собою, а помнить о сделанном там нет никакого смысла. Может быть, опора еще и здесь? Глупой страннице простофиля Бенедикт объяснял, что Ад - это стопка слоев, это своего рода книга. Это он сделал в условном прошлом Преисподней и вспоминает об этом сейчас, в условном настоящем. Так вот, Простофиля ошибся в очередной раз: листы книги соединяются корешком, а ее текст связен. Но Ад - это случайная стопка исписанных черновиков, куча накопившихся документов, где нет ни последовательности, ни связи. Бенедикт обманул девчонку, оказался по своему обыкновению слишком логичен для этого места. Вот и еще опора - время, как и на Земле, все же укладывается в воспоминания.
– Ты плачешь?
– спросил нищий и ответил сам себе, - Это хорошо, здесь такого не умеют.
Да, мерзкие людишки сначала пробивались подышать, потом встали на головы, а зверь плющил и всасывал их одного за другим.
– Ты плачешь?
– настойчиво повторил нищий. Бенедикт вроде бы знал его - этот старик носил что-то черное, очень старое, был лобаст, бородат, выглядел недовольным и еще так, как будто бы спал на помойке, а потом переселился туда насовсем.
– Я? Не знаю. Не заметил.
– Нет, я! Я плакал всю жизнь над человеческой глупостью на помойках Эфеса. Это я жил на кладбище...
– Гераклит?
– Да какая разница?!
Нищий уселся удобно. Мусорная гряда стала опорой его спине. Валы мусора копятся вокруг городов и воняют нестерпимо. Но в Преисподней нет ни еды, ни падали, ни дерьма, и эта гряда постепенно должна была рассыпаться прахом безо всякого запаха. Бумаги, бумаги, пергаменты, драные и целые книги, доски, мраморные блоки, черепица и кровельное железо дворцов, одежда, еще что-то - все это плотно лежит, образует гряду. Так река выносит песок над водой, формируя косы. В мусорной крепости кто-то непрерывно шевелился, постукивал гремел. Кто-то переговаривался - по-деловому, как на строительстве. А нищий старикан сидел спокойно. Он, курносый и лысый - это не Гераклит, но тоже старый знакомец. Во времена Бенедикта могли спутать греческое и римское, потому-то старик и оказался одет в уродливое подобие хитона с как-то привязанными рукавами. Одеяние давно запылилось и потеряло цвет.
– Что за место?
– спросил Бенедикт, вытирая слезу. Нищий хихикнул:
– Это я должен спрашивать. Ты идешь оттуда, ты это знаешь?
– Нет.
– Это природа?
– Нет! совершенно нет!
Бенедикт передернулся, мотнул головой и уставился на собеседника так, как если бы тот бредил.
– Хорошо! Это творение?
– Какая разница?!
Он вводит в транс, задавая вопросы. Сфинкс задавала одну и ту же загадку, в ней три или четыре вопроса - а этот будет тянуть новые вопросы из твоих же ответов, и не будет конца разговору. Жаль, недогадливые жители Афин отвечали ему, злились и убили его - а вот если бы они спрашивали его сами, он бы отвечал и отвечал им, он этого ждал, не получил, обиделся! Надо перехватить...