Адам и Эвелин
Шрифт:
— Ты что, не слышал? Они двоих застрелили, двух человек…
— Одного, да и тот сам на них напал.
— Глупости, сам напал, это они так говорят. Они их просто подстрелили, эти твои распрекрасные венгры. Это — Восток, даже если здесь все совершенно по-другому выглядит. Ты их не знаешь!
— Как бы то ни было, Ив, до Рождества мы будем вместе.
— Прекрати эти сказки! Мы здесь почти две недели уже, и ничего.
— Будь уверена.
— В чем я должна быть уверена?
— Во мне.
— Ты тут вообще ничего не можешь сделать, вообще ничего!
—
— Но я не такая сильная, как ты думаешь, я не езжу в багажниках, не бегаю от пограничников, и я быстро пригибаюсь к земле, когда начинают стрелять.
— Оставайся такой, какая ты есть.
— Все равно я для тебя просто миленькая официанточка, ты скажешь «гоп», и я прыгну. Я не такая!
— То, что ты говоришь, — это ты, ты, какой я тебя вижу.
— Да откуда ты можешь знать, какая я!
— Давай переедем. Хотя бы последние деньки побудем без Ангьялей и портного!
— Нет.
— Мы можем и в «Хилтоне» пожить, в Будапеште! Я попробую взять еще неделю отпуска, если получится, останусь подольше.
— Пару дней в «Хилтоне», а потом я перееду в лагерь, тридцать человек в одной палатке, как палестинцы! В лагерях полно людей из Штази, в какой-то момент они попросятся назад, на социалистическую родину.
— Мы вместе пойдем в посольство, я похлопочу. Ты поживешь где-нибудь, я за это заплачу, а если получится…
— Попрошу политического убежища в посольстве, а сама буду жить где-то на частной квартире? Как ты себе это представляешь? Даже страшно становится!
— Ив, прекрати, это невыносимо!
— Я же говорю, ты меня не знаешь! Если ты даже этого вынести не можешь.
— Давай делать все постепенно, шаг за шагом. Мы ведь можем и пожениться, эта возможность есть всегда. А сейчас мы пока подыщем новое жилье, согласна?
— И какое?
— Такое, в котором нам не придется лежать на полу и никому дела не будет до того, что мы вместе!
— А Эльфрида? Не могу же я повсюду таскать ее с собой!
— Так подари ее Ангьялям или Адаму, — в конце концов, это он ее сюда притащил.
— Подожди еще немного, пожалуйста. Я их этим на всю жизнь оскорблю.
— Оскорбишь? Ангьялей? Ты прямо ангел какой-то!
— Мы же все-таки дружим или хотя бы дружили когда-то. Тут еще и законы гостеприимства. Я так не могу.
— Гостеприимства?
— Тебе этого не понять.
— Они к тебе относятся, как, ну, ты знаешь, ты сама говорила, а ты про гостеприимство!
— Давай пойдем.
Михаэль попытался взять пляжную сумку и плед одной рукой, а свободной рукой обнять Эвелин, но сумка съехала у него с плеча. Они перешли через дорогу и ступили на тропинку в тени деревьев.
— Мне только кажется, — спросила Эвелин, — или здесь с каждым днем правда все больше народа?
— Им придется открыть границу, иначе просто нельзя. Здесь уже пол-ГДР в палатках живет!
— Я, может быть, расскажу Пепи, что он трахает своих клиенток, что я это сама видела, когда однажды пришла домой.
— Эх, Ив! Не нужно тебе этого делать! Она подумает, что ты хочешь оправдаться, это ничего не даст, поверь, вообще ничего.
—
— Ты так себя ведешь, будто хочешь им что-то доказать. Зачем? Дались они тебе! Еще пару месяцев, и мы им пошлем красивую открытку из Рио или Парати!
— Мне кажется, меня словно за борт выкинули. Пепи — моя подруга, а не его. Без меня они бы никогда не познакомились!
На полянке, рядом с камышами, еще было место. Михаэль разложил плед и положил скатанные полотенца рядом друг с другом, словно подушки. Эвелин сняла юбку, а футболку оставила на себе. Михаэль принялся намазывать ей ноги кремом.
— Рассказать, что было дальше в той истории?
Эвелин кивнула, положила голову на руки и закрыла глаза.
— Белая лакированная машина закончила рассказывать первую историю, и тогда Трурль призвал к себе вторую машину, которая поклонилась королю и…
— Но ведь король хотел рассказать, — тихо сказала Эвелин, — почему он круглый.
— Ну хорошо, — сказал Михаэль. Вытер руки о траву и закурил. — Король Гениус начал так: «Я расскажу тебе, как так получилось, если ты действительно хочешь это знать. Раньше, в стародавние времена, мы, конечно, выглядели по-другому. В начале наш народ был сконструирован так называемыми мягкими белильщиками, это были пористые, мокрые существа, которые сотворили наших предков по своему образу и подобию. Поэтому у наших предков еще были голова, туловище, руки и ноги. Но после того как род наш освободился от своих создателей, наши предки захотели по возможности забыть свое происхождение. Поэтому каждое поколение слегка изменяло свой облик, пока мы не обрели совершенно круглую форму. На это Трурль, гениальный конструктор века кибернетики, сказал, что с его точки зрения у каждой круглой формы есть хорошие и менее хорошие качества. Но в любом случае лучше, когда думающее существо не может менять свою форму, потому что иначе его свобода станет для него бременем — бременем выбора. Ибо тот, кто обречен оставаться таким, каков он есть, может проклинать свою судьбу. Но тот, кто обладает властью менять свой облик, ни на кого в мире не может возложить ответственность за свои физические недостатки. Ибо если он недоволен собой, то лишь он один виноват в этом. Я же, король мой, пришел не для того, чтобы научить вас высокому искусству самосозидания, но для того, чтобы мои машины, рассказывающие истории…»
— Ив, эй, Ив? — прошептал Михаэль.
Лицо Эвелин закрывали волосы. Михаэль нагнулся к ней. Она слегка посапывала. Ноги ее покрылись мурашками. Михаэль прикрыл ей бедра юбкой, потушил окурок о траву и лег на спину. Поворачивая голову к Эвелин, он губами доставал до кончиков ее волос и целовал их.
30
ВЕЧЕР ПРИ СВЕТЕ МИГАЛКИ
— Пойдем искупаемся? — спросила Эвелин. — Луна взошла.
Михаэль остановился на террасе ресторана, где группа музыкантов, одетых в рубашки с жабо и красными бабочками, все еще играла песни «Аббы». Голоса певицы почти не было слышно, хотя она касалась микрофона губами.