Адамант Хенны
Шрифт:
И потом… эти леса… Неведомые, непонятные, где смерть подстерегает на каждом шагу, где не знаешь ни одного дерева, ни одного куста, ни одной былинки, где не ведаешь, что поесть, куда преклонить голову, чтоб не проснуться уже в утробе ночного добытчика…
А ещё оставался Серый. Не мигая, его жутковатые глаза частенько задерживались на Эовин – и тогда девушку тотчас охватывал озноб. Она злилась на себя за собственную слабость: дрожать? С чего бы? Серый не казался ни великаном, ни силачом, ни особо злобным. Куда как немолодой, совершенно седой… он, наверное, сгодился бы в старшие братья отцу Эовин… Ничего не было в нём особенного,
Однако рыбак неведомым образом ухитрялся держать в узде все две сотни доставшихся ему в подчинение душ. Хватало взгляда, двух-трёх слов – и всё. В сотне Серого никто не дрался за скудный паек, не чинил насилия над женщинами, как в соседних отрядах, – немолодой уже вожак странным образом поспевал всюду. Эовин оставалась цела и невредима только благодаря ему.
Девушка ни с кем не разговаривала. Спину жгли ненавидящие взгляды невольников, словно она, рождённая в Рохане, виновна была в их пленении. И если даже она и попытается сбежать – то желающих донести об этом охране тотчас найдётся более чем достаточно. Тут даже Серый не поможет…
Ночь, раскинув во весь небосвод громадные крылья, пала на притаившийся лагерь, точно филин на летучую мышь.
Эовин закрыла глаза. Будь что будет.
Коротко блеснув, меч врезался в бок сшитого из трёх бычьих шкур мешка, доверху наполненного песком, по которому обычно лупили кулаками и ногами новобранцы, обучаясь драться без оружия. Песок ловит и гасит любой размах, но рука, что сжимала меч, оказалась сильнее. Лезвие рассекло «свинью» надвое: верхняя часть осталась болтаться на верёвке, нижняя шлёпнулась под ноги мечнику. Песок расплескался в разные стороны.
– Ты видишь? – проговорил скрипучий, холодный голос.
На широком дворе воинской школы, ещё пустом и тихом, возле болтавшихся, точно висельники, кожаных мешков с песком, стояли двое воинов. Один, ещё далеко не старый, высокий, статный, в богатой, хоть и несколько помпезной для скромного городка одежде: малиновый, шитый золотом плащ, ярко-алая рубаха, отделанный рубинами пояс тангарской работы, багряные же замшевые сапожки с отворотами – отвороты украшены тонкими золотыми цепочками, за поясом – неожиданно простой меч, в потёртых чёрных ножнах и с ничем не украшенным эфесом. Рядом с одетым в алое молодым красавцем стоял кряжистый горбун – в старой, потёртой боевой кожаной куртке, чёрном плаще и чёрных же сапогах грубой кожи. В руке горбуна замер странный изогнутый меч, совершенно не похожий на западные.
– Я не слепой, – раздражённо бросил человек в красном. – Ну и что ты хотел доказать мне этим, Санделло? Ты нужен мне здесь. И я запрещаю тебе покидать цитадель! Вообще не пойму, как тебе могло такое взбрести в голову? Скоро осень, дорваги хлеб уберут – и куда, скажи мне, пожалуют? Не сюда ли?
– Не надо было трогать ту девчонку, Олвэн. – Взгляд прищуренных глаз вернейшего Олмерова сподвижника был тяжёл.
– Повелитель Олвэн! – резко поправил тот старого мечника.
Тонкие, бескровные губы горбуна чуть заметно дрогнули. Ледяные глаза почти совсем закрылись.
– Не надо было трогать ту девчонку, повелитель Олвэн.
– Ты будешь учить меня, старик? – вскинулся сын Короля-без-Королевства.
Санделло очень медленно и аккуратно спрятал меч. Выпрямился, насколько позволял горб, провёл коричневой плоской ладонью по изрезанному морщинами и шрамами лбу. Перевёл дух.
– Если повелителя Олвэна я более не в силах ничему научить – зачем тогда держать меня здесь?
– А кто будет командовать?! – возмутился Олвэн. – Может, эти сосунки? – Он раздражённо мотнул головой, указывая на воинскую школу.
– Повелитель Олвэн, коему уже не нужны мои уроки, конечно же, – невозмутимо парировал Санделло.
Тот помрачнел и закусил губу. Очевидно, скрывать свои чувства нынешний правитель цитадели Олмера считал излишним.
– Мне одному не справиться. Необходим ты – чтобы ударить в нужный момент! Кто лучше тебя определит это?
– Значит, повелитель Олвэн отказывает мне в моей просьбе? – холодно осведомился горбун.
– Отказываю, отказываю, неужто не ясно? – фыркнул Олвэн. – И разрубленный тобой мешок – лишнее подтверждение тому, что отпускать тебя – всё равно что сыпать золото в дорожную пыль!
Угол тонкого рта слегка дрогнул. Неловко поклонившись, Санделло повернулся спиной к Олвэну и зашагал прочь, совсем согнувшись и даже как-то скособочившись – кончик ножен оставлял в пыли узкий прочерк. Олвэн некоторое время, скривившись, точно от зубной боли, смотрел вслед старому воину, а затем резко свистнул. В воротах появился вершник, державший под уздцы коня повелителя.
…Как трепещет, как бьётся и горит это незримое, спустившееся на землю солнце! Там, впереди, за вознёсшимися к небу гребнями гор, за широкими пространствами лесов, за топями и реками, за стенами и крепостями, – там, на Юге, пылает оно, и от его лучей нет ни спасения, ни укрытия. Пока ещё не все замечают их – но с каждым днём они проникают всё дальше и дальше. Настанет час, когда они достигнут самых отдалённых уголков Средиземья – и тогда уже не спасётся никто. Не станет ни «светлых», ни «тёмных», ни хороших, ни плохих, ни добрых, ни злых, ни эльфов, ни орков – потому что всё живое сойдётся в чудовищной истребительной битве, ещё более страшной, чем Дагор Дагоррат, потому что эта – в отличие от Последней Битвы – будет совершенно бессмысленной, беспощадной и закончится, лишь когда падут все до единого бойцы, ибо каждый станет сражаться со всеми. Но что же такое тогда этот Свет? Из какой потаённой топки Мелкора – или Ауле – льётся он? Кто, как и, главное, зачем возжёг его там, в дальних пределах, с какой целью? Неужто и впрямь – очистить землю от всех, кто живёт на ней?..
Хоббит открыл глаза. Стояла глубокая ночь. Возле крошечного костерка притулился Маленький Гном – обнажённый меч поперёк колен. Над головой перекликались голоса неведомых птиц.
– Малыш! – Фолко приподнялся на локте. – Хватит носом клевать! Иди ложись. Моя стража начинается.
Маленький Гном не заставил просить себя дважды. Проворчав нечто вроде: «Всё спокойно было!» – он покинул пень около костерка, шагнул в сторону, повалился на освободившееся одеяло и мгновение спустя засвистел носом во сне.