Адольф
Шрифт:
Я не долго ждалъ отцовскаго отвта. Распечатывая письмо, трепеталъ, вообразивъ, какую печаль нанесетъ Элеонор отказъ отца моего. Мн казалось даже, что я раздлилъ бы сію грусть съ равною силою; но, прочитавъ изъявленіе его согласія, я скоропостижно былъ объятъ мыслію о всхъ неудобствахъ дальнйшаго здсь пребыванія. — Еще шесть мсяцевъ принужденія и неволи, вскричалъ я, еще шесть мсяцевъ оскорблять мн человка, который принималъ меня съ дружбою, предавать опасности женщину, меня любящую, которой угрожаю утратою единственнаго положенія, общающаго ей спокойствіе и уваженіе, еще обманывать отца моего; и для чего? чтобы на минуту не преодолть печали, рано или поздно неминуемой? Не испытываемъ ли сей печали ежедневно по частямъ, по капл за каплею? Я только гублю Элеонору. Мое чувство, каково оно есть, не можетъ ее удовольствовать. Я жертвую ей собою безплодно для счастія ея; я живу здсь безъ пользы, въ невол, не имя ни минуты свободной, не видя возможности часъ одинъ подышать спокойно. Я вошелъ въ Элеонор, еще весь озабоченный этими размышленіями и засталъ ее одну.
— Остаюсь еще на шесть мсяцевъ, сказалъ я ей.
— Вы
— Признаюсь, отъ того, что за васъ и за себя страшусь послдствій отсрочки.
— Кажется, по-крайней мр, для васъ не могутъ они быть слишкомъ непріятны.
– Вы уврены, Элеонора, что я не о себ всегда боле забочусь.
— Но не очень и о счастія другихъ.
Разговоръ принялъ бурное направленіе. Элеонора оскорбилась моимъ сожалніемъ въ такомъ случа, гд, казалось ей, долженъ я былъ раздлить ея радость. Я оскорбленъ былъ торжествомъ, одержаннымъ ею надъ прежнимъ моимъ ршеніемъ. Ошибка наша разгорлась. Мы вспыхнули взаимными упреками. Элеонора обвиняла меня въ томъ, что я обманулъ ее, имлъ въ ней одну минутную склонность, отвратилъ отъ нея привязанность графа и поставилъ ее въ глазахъ свта въ то сомнительное положеніе, изъ коего выдти старалась она во всю жизнь свою. Я досадовалъ, зачмъ она обращаетъ противъ меня все то, что я исполнилъ изъ одной покорности въ ней, изъ одного страха ее опечалить. Я жаловался на свое жестокое утсненіе, на бездйствіе, въ которомъ изнемогала моя молодость, на деспотизмъ ея, тяготющій на всхъ моихъ поступкахъ. Говоря такимъ образомъ, я увидлъ лицо ея, облитое слезами: я остановился; подаваясь обратно, отрицалъ, изъяснялъ. Мы поцловались: но первый ударъ былъ нанесенъ; первая преграда была переступлена. Мы оба выговорили слова неизгладимыя: мы могли умолкнуть, но не могли забыть сказаннаго. Долго не говоришь иного другъ другу; но что однажды высказано, то безпрерывно повторяется.
Мы прожили такимъ образомъ четыре мсяца въ сношеніяхъ насильственныхъ, иногда сладостныхъ, но никогда совершенно свободныхъ. Мы находили въ нихъ еще удовольствіе; но уже не было прелести. Элеонора однакоже не чуждалась меня. Посл нашихъ самыхъ жаркихъ споровъ, она такъ же хотла нетерпливо меня видть, назначала часъ нашего свиданія съ такою же заботливостью, какъ будто связь наша была попрежнему равно безмятежна и нжна. Я часто думалъ, что самое поведеніе мое содйствовало къ сохраненію Элеоноры въ такомъ расположеніи. Еслибы я любилъ ее такъ, какъ она меня любила, то она боле владла бы собою: она съ своей стороны размышляла бы объ опасностяхъ, которыми пренебрегала. Но всякая предосторожность была ей ненавистна; потому что предосторожность била моимъ попеченіемъ. Она не исчисляла своихъ пожертвованій, потому что была озабочена единымъ стараніемъ, чтобы я не отринулъ ихъ. Она не имла времени охладть ко мн, потому что все время, вс ея усилія были устремлены къ тому, чтобы удержать меня. Эпоха, снова назначенная для моего отъзда, приближалась — и я ощущалъ, помышляя о томъ, смшеніе радости и горя, подобно тому, что ощущаетъ человкъ, который долженъ купить несомнительное исцленіе операціею мучительною.
Въ одно утро Элеонора написала мн, чтобы я сейчасъ явился къ ней. Графъ, связала она, запрещаетъ мн васъ принимать: не хочу повиноваться сей тираннической вол. Я слдовала за этимъ человкомъ во всхъ его изгнаніяхъ; я спасла его благосостояніе; я служила ему во всхъ его предпріятіяхъ. Онъ теперь можетъ обойтись безъ меня; я не могу обойтись безъ васъ. Легко угадать вс мои убжденія для отвращенія ея отъ намренія, котораго я не постигалъ. Говорилъ я ей о мнніи общественномъ. — Сіе мнніе, отвчала она, никогда не было справедливо ко мн. Я десять лтъ исполняла обязанности свои строже всякой женщины, и мнніе сіе тмъ не мене отчуждало меня отъ среды, которой я была достойна. Я напоминалъ о дтяхъ ея. — Дти мои — дти графа П… Онъ призналъ ихъ; онъ будетъ о нихъ заботиться: для нихъ будетъ благополучіемъ позабыть о матери, съ которою длиться имъ однимъ позоромъ. Я удвоивалъ мои моленія. — Послушайте, связала она: если я разорву связь мою съ графомъ, откажетесь ли вы меня видть? Откажетесь ли? повторила она, схватывая меня за руку съ сильнымъ движеніемъ, отъ котораго я вздрогнулъ. — Нтъ, безъ сомннія, отвчалъ я, и чмъ вы будете несчастне, тмъ я буду вамъ преданне. Но разсмотрите… — Все разсмотрно, прервала она. Онъ скоро возвратится; удалитесь теперь; не приходите боле сюда.
Я провелъ остатокъ дня въ тоск невыразимой. Прошло два дня; я ничего не слыхалъ объ Элеонор. Я мучился невдніемъ объ ея участи; я мучился даже и тмъ, что ее вижу ея, и дивился печали, наносимой мн симъ лишеніемъ. Я желалъ однако же, чтобы она отвязалась отъ намренія, котораго я такъ боялся за нее, и начиналъ ласкать себя благопріятнымъ предположеніемъ, какъ вдругъ женщина принесла мн записку, въ которой Элеонора просила меня быть въ ней въ такой-то улиц, въ такомъ~то дом, въ третьемъ этаж. Я бросился туда, надясь еще, что за невозможностью принять меня въ жилищ графа П… она пожелала видться со мною въ другомъ мст въ послдній разъ. Я засталъ ее за приготовленіями перемщеній: она подошла во мн съ видомъ довольнымъ и вмст робкимъ, желая угадать изъ глазъ моихъ впечатлніе мое.
— Все расторгнуто, — сказала она мн: — я совершенно свободна. Собственнаго имнія моего у меня семьдесятъ пять червонцевъ ежегоднаго доходу: ихъ станетъ мн. Вы остаетесь еще шесть недль; когда удете, мн авось можно будетъ сблизиться съ вами: вы, можетъ быть, возвратитесь ко мн.
И какъ будто, страшась отвта, она приступила ко множеству подробностей, относительныхъ до плановъ ея. Она тысячью средствъ старалась уврить меня, что будетъ счастлива, что ничмъ не пожертвовала, что ршеніе, избранное ею, до мысли ей и независимо отъ меня. Очевидно было, что она сильно превозмогала
Глава пятая
Разрывъ Элеоноры съ графомъ П… произвелъ въ обществ дйствіе, которое легко было предвидть. Элеонора утратила въ одну минуту плодъ десятилтней преданности и постоянности: ее причислили къ прочимъ женщинамъ разряда ея, которыя увлекаются безъ стыда тысячью поочередныхъ склонностей. Забвеніе дтей заставило почитать ее за безчувственную мать, и женщины имени безпорочнаго твердили съ удовольствіемъ, что небреженіе добродтели, нужнйшей для ихъ пола, должно вскор распространиться и на вс прочія. Между тмъ жалли объ ней, чтобъ не упустить случая винить меня. Видли въ поведеніи моемъ поступокъ соблазнителя неблагодарнаго, который поругался гостепріимствомъ и пожертвовалъ, для удовлетворенія бглой прихоти, спокойствіемъ двухъ особъ, изъ коихъ одну долженъ былъ почитать, а другую пощадить. Нкоторые пріятели отца моего строго выговаривали мн на мой проступокъ; другіе, мене свободные со мною, давали мн чувствовать неодобреніе свое разными намеками. Молодежь напротивъ восхищалась искусствомъ, съ которымъ я вытснилъ графа; и тысячью шутокъ, которыя напрасно я хотлъ остановить; она поздравляла меня съ моей побдою и общалась подражать мн. Не умю выразить, что я вытерплъ отъ сихъ строгихъ осужденій и постыдныхъ похвалъ. Я увренъ, что если бы во мн была любовь къ Элеонор, я усплъ бы возстановить мнніе о ней и о себ. Такова сила чувства истиннаго: когда оно заговоритъ, лживые толки и поддльныя условія умолкаютъ. Но я былъ только человкъ слабый, признательный и порабощенный. Я не былъ поддерживаемъ никакимъ побужденіемъ, стремящимся изъ сердца. И потому я выражался съ замшательствомъ; старался прервать разговоръ; и если онъ продолжался, то я прекращалъ его жесткими словами, изъявляющими другимъ, что я готовъ былъ на ссору. Въ самомъ дл, мн пріятне было бы драться съ ними, нежели имъ отвчать.
Элеонора скоро увидла, что общее мнніе возстало противъ нея. Дв родственницы графа П…, принужденные его вліяніемъ сблизиться съ нею, придали большую огласку разрыву своему, радуясь, что подъ снію строгихъ правилъ нравственности могли предаться долго обузданному недоброжелательству. Мущины не переставали видть Элеонору; но въ обращеніи съ нею допускали какую-то вольность, показывающую, что она уже не была ни поддержана покровительствомъ сильнымъ, ни оправдана связью почти освященною. Иные говорили, будто здятъ къ ней потому, что знали ее издавна, другіе потому, что она еще хороша, и что послдняя втренность ея пробудила въ нихъ надежды, которыхъ они отъ нея уже не таили. Каждый объяснялъ свою связь съ нею: то-есть, каждый думалъ, что эта связь требуетъ извиненія. Такимъ образомъ несчастная Элеонора видла себя навсегда упадшею въ то положеніе, изъ котораго всю жизнь свою старалась выдти. Все содйствовало къ тому, чтобы стснять ея душу и оскорблять гордость ея. Она усматривала въ удаленіи однихъ доказательство презрнія, въ неотступности другихъ признакъ какой-нибудь надежды оскорбительной. Одиночество мучило ее, а общество приводило въ стыдъ. Ахъ! конечно мн должно было ее утшить, прижать къ своему сердцу, сказать ей: будемъ жить другъ для друга, забудемъ людей, насъ не разумющихъ, будемъ счастливы однимъ собственнымъ уваженіемъ и одною собственною любовію: я то и длалъ. Но можно ли принятымъ по обязанности ршеніемъ оживить чувство угасающее?
Мы притворствовали другъ передъ другомъ. Элеонора не смла поврить мн печали, плода своей жертвы, которой, какъ ей извстно было, я не требовалъ. Я принялъ сію жертву: я не смлъ жаловаться на несчастіе, которое я предвидлъ, но котораго не имлъ силы предупредить. Мы такимъ образомъ молчали о единой мысли, васъ безпрестанно занимающей. Мы расточали другъ другу ласки, говорили о любви, но говорили о любви изъ страха говорить о другомъ.
Когда уже есть тайна между двухъ сердецъ, любовью связанныхъ; когда одно изъ нихъ могло ршиться утаить отъ другаго единую мысль — прелесть исчезла, блаженство разрушено. Вспыльчивость, несправедливость, самое развлеченіе могутъ быть примиримы; но притворство кидаетъ въ любовь стихію чуждую, которая ее искажаетъ и опозориваетъ въ собственныхъ глазахъ.
По странной необдуманности, въ то самое время, когда я отклонялъ съ негодованіемъ малйшій намекъ, предосудительный Эдеонор, я самъ содйствовалъ къ тому, чтобы вредить ей въ общихъ разговорахъ. Я покорился ея вол, но возненавидлъ владычество женщинъ. Я безпрестанно возставалъ противъ ихъ слабостей, ихъ взыскательности и самовластія печали ихъ. Я выказывалъ правила самыя жесткія, и сей самый человкъ, которой не могъ устоять противъ слезы, который уступалъ грусти безмолвной и бывалъ въ разлук преслдуемъ образомъ скорби, имъ нанесенной — сей самый человкъ показывался во всхъ рчахъ своихъ пренебрегающимъ и безпощаднымъ. Вс мои похвалы непосредственныя въ пользу Элеоноры не уничтожали впечатлнія, произведеннаго подобными словами. Меня ненавидли, ей сострадали, но не уважали ея. Обвиняли ее въ томъ, что она не умла внушить любовнику своему боле почтенія къ ея полу и боле благоговнія къ связямъ сердечнымъ.