Адольф
Шрифт:
Мы въ самомъ дл отправились въ дорогу. Развлеченіе пути, новизна предметовъ, усилія, которыми мы перемогали сами себя, пробуждали въ насъ по временамъ остатокъ искренности. Долгая свычка наша другъ съ другомъ, обстоятельства разнообразныя, извданныя нами вмст, придали каждому слову, почти каждому движенію воспоминанія, которыя переносили насъ вдругъ въ минувшее и погружали въ умиленіе невольное. Такъ молніи разскаютъ ночь, не разгоняя ее. Мы жили, такъ сказать, какою-то памятью сердца: она еще могла пугать насъ горестью при мысли о разлук; но мы уже не могли находить въ ней счастія, оставаясь вмст. Я предавался симъ впечатлніямъ, чтобы отдыхать отъ принужденія обычнаго. Я желалъ показывать Элеонор доказательства въ нжности, которыя казались бы ей удовлетворительными; я принимался иногда съ нею за языкъ любви: но сіи впечатлнія и сіи рчи походили на листья блдныя и обезцвченныя, которыя остаткомъ изнемогающаго прозябанія томно растутъ на втвяхъ дерева, вырваннаго съ корнемъ.
Глава седьмая
Элеонора съ самаго прізда своего водворена была въ управленіе оспариваемыхъ у нея помстій, подъ обязательствомъ не располагать ими до окончательнаго ршенія тяжбы. Она поселилась въ одномъ изъ нихъ. Отецъ мой, никогда въ письмахъ своихъ не приступавшій прямо, только наполнялъ ихъ намеками противъ моей поздки. «Вы извщали меня, писалъ онъ, что вы не подете. Вы развили подробно предо мною вс причины, по которымъ ршились не хать. И я вслдствіе того увренъ былъ, что вы подете. Могу только жалть о васъ, видя, какъ съ вашимъ духомъ независимости вы всегда длаете то, чего не хотите. Впрочемъ не берусь судить о положеніи, не совершенно мн извстномъ. Досел вы казались мн покровителемъ Элеоноры, и въ этомъ отношеніи было въ вашихъ поступкахъ что-то благородное,
Я подавилъ въ себ размышленія, рождаемыя во мн слогомъ сего письма. Деревня, въ которой жилъ я съ Элеонорою, была не въ дальнемъ разстояніи отъ Варшавы. Я похалъ въ городъ къ барону Т…; онъ обошелся со мною ласково, разспросилъ меня о причинахъ пребыванія моего въ Польш, о моихъ дальнйшихъ намреніяхъ: я не зналъ, что отвчать ему. Посл нсколькихъ минутъ принужденнаго разговора, онъ сказалъ мн: хочу говорить съ вами откровенно. Знаю причины, которыя привели васъ въ здшній край; вашъ отецъ меня о нихъ увдомилъ. Скажу даже, что понимаю ихъ: нтъ человка, который не былъ бы разъ въ жизни мучимъ желаніемъ пресчь связь неприличную, и страхомъ огорчить женщину, которую онъ любилъ. Неопытность молодости увеличиваетъ безъ мры затрудненія подобнаго положенія: пріятно доврять истин всхъ свидтельствъ горести, замняющихъ въ пол слабомъ и заносчивомъ вс средства силы и разсудка. Сердце отъ того страдаетъ, но самолюбіе наслаждается; и тотъ, кто добродушно полагаетъ, что предаетъ себя въ возмездіе на жертву отчаянію имъ внушенному, въ самомъ дл жертвуетъ только обманамъ собственнаго тщеславія. Нтъ ни одной изъ страстныхъ женщинъ, населяющихъ шаръ земной, которая не клялась, что убьютъ, покидая ее: нтъ ни одной еще, которая не осталась бы въ живыхъ и не утшилась. Я хотлъ прервать слова его. Извините меня, мой молодой другъ, сказалъ онъ мн, если изъясняюсь прямо: но все хорошее, объ васъ мн сказанное, дарованія, замтныя въ васъ; поприще, по коему должны вы пройти — все налагаетъ на меня обязанность ничего отъ васъ не утаивать. Читаю въ душ вашей вопреки вамъ и лучше васъ: вы уже не влюблены въ женщину, господствующую вами и влекущую васъ за собою; если бы еще любили ее, то не пріхали бы ко мн. Вы знали, что отецъ вашъ писалъ ко мн: вамъ легко было догадаться о томъ, что скажу вамъ; вамъ не досадно было слушать изъ устъ моихъ разсужденія, которыя вы сами себ повторяете безпрерывно и всегда безуспшно. Имя Элеоноры не совершенно безпорочно… Прекратите, прошу васъ, отвчалъ я, разговоръ безполезный. Бдственныя обстоятельства могли располагать первыми годами Элеоноры; можно судить о ней неблагопріятно по лживымъ признакамъ: но я знаю ее три года, и нтъ въ мір души возвышенне, ея характера благородне, сердца чище и безкорыстне. Какъ вамъ угодно, возразилъ онъ, но подобныхъ оттнокъ мнніе не будетъ глубоко изслдовать. Дйствія положительны; они гласны. Запрещая мн напоминать о нихъ, думаете ли, что ихъ уничтожаете? Послушайте, продолжалъ онъ, надобно знать въ свт, чего хочешь? Вы на Элеонор не женитесь? Нтъ, безъ сомннія, вскричалъ я; она сама никогда не желала того. Что же вы намрены длать? Она десятью годами васъ старе. Вамъ двадцать-шесть лтъ; вы позаботитесь о ней еще лтъ десять. Она состарится: вы достигнете до половины жизни вашей, ничего не начавъ, ничего не кончивъ для васъ удовлетворительнаго. Скука овладетъ вами; тоска и досада овладютъ ею: она съ каждымъ днемъ будетъ вамъ мене пріятна, вы съ каждымъ днемъ будете ей нужне; и рожденіе знаменитое, фортуна блестящая, умъ отличный ограничатся тмъ, что вы будете прозябать въ углу Польши, забытые друзьями вашими, потерянные для славы и мучимы женщиною, которая, чтобы вы ни длали, никогда довольна не будетъ. Прибавлю еще слово, и мы боле уже не возвратимся въ предмету, который приводитъ васъ въ замшательство. Вс дороги вамъ открыты: литературная, воинская, гражданская; вы имете право искать свойства съ почетнйшими домами; вы рождены достигнуть всего; но помните твердо, что между вами и всми родами успха есть преграда необоримая, и эта преграда Элеонора. Я почелъ обязанностью, милостивый государь, отвчалъ я ему, выслушать васъ въ молчаніи; но обязанъ я и для себя объявить вамъ, что вы меня не поколебали. Никто, кром меня, повторяю, не можетъ судить Элеонору. Никто не оцниваетъ достаточно истины ея чувствованій и глубины ея впечатлній. Пока я буду ей полезенъ, я останусь при ней. Никакой успхъ не утшитъ меня, если оставлю ее несчастною; а хотя и пришлось бы мн ограничить свое поприще единственно тмъ, что буду служить ей подпорою, что буду подкрплять ее въ печаляхъ ея, что осню ее моею привязанностью отъ несправедливости мннія, не познавшаго ея, и тогда бы еще думалъ я, что дано мн было жить не напрасно.
Я вышелъ, доканчивая сіи слова: но кто растолкуетъ мн, по какому непостоянству, чувство, внушившее мн ихъ, погасло еще прежде, нежели усплъ я ихъ договорить? Я захотлъ, возвращаясь пшкомъ, удалить минуту свиданія съ этою Элеонорою, которую сейчасъ защищалъ; я поспшно пробжалъ весь городъ: мн не терплось быть одному.
Достигнувъ поля, я пошелъ тише: тысяча мыслей обступили меня. Сіи роковыя слова: «между всми родами успха и вами есть преграда необоримая и эта преграда Элеонора», звучали вокругъ меня. Я кинулъ долгій и грустный взглядъ на время, протекшее безъ возврата: я припоминалъ себ надежды молодости, доврчивость, съ которою нкогда повелвалъ я будущимъ, похвалы, привтствовавшія мои первые опыты, зарю добраго имени моего, которая блеснула и исчезла предо мною; я твердилъ себ имена многихъ товарищей въ ученіи, которыми пренебрегалъ я съ гордостью, и которые однимъ упорнымъ трудомъ и порядочною жизнью далеко оставили меня за собою на стез фортуны, уваженія и славы: мое бездйствіе давило меня. Подобно скупцамъ, представляющимъ себ въ сокровищахъ, собираемыхъ ими, вс блага, которыя бы можно было купить на эти сокровища, я видлъ въ Элеонор лишеніе всхъ успховъ, на которые имлъ я права. Я стовалъ не объ одномъ поприщ: не покусившись ни на одно, я стовалъ о всхъ поприщахъ. Не испытавъ никогда силъ своихъ, я почиталъ ихъ безпредльными и проклиналъ ихъ: я тогда желалъ бы родиться отъ природы слабымъ и ничтожнымъ, чтобы оградить себя, по крайней мр, отъ упрека въ добровольномъ униженіи: всякая похвала, всякое одобреніе уму или познаніямъ моимъ были мн укоризною нестерпимою: мн казалось, что слышу, какъ удивляются мощнымъ рукамъ бойца, скованнаго желзами въ глуши темницы. Хотлъ ли я уловить мою бодрость, сказать себ, что пора дятельности еще не миновалась: образъ Элеоноры возникалъ предо мною какъ привидніе и откидывалъ меня въ ничтожность; я чувствовалъ въ себ движенія бшенства на нее, и по странному смшенію сіе бшенство ни мало не умряло страха, во мн внушаемаго мыслію опечалить ее.
Душа моя, утомленная сими горькими чувствами, искала себ вдругъ прибжища въ чувствахъ противоположныхъ. Нсколько словъ, сказанныхъ, можетъ быть, случайно барономъ, Т… о возможности союза сладостнаго и мирнаго, послужили мн къ созданію себ идеала подруги, Я размыслился о спокойствіи, объ уваженіи, о самой независимости, общанной мн подобною участью: ибо узы, которыя влачилъ я такъ давно, держали меня въ зависимости, тысячу разъ тягостнйшей, нежели та, которой покорился бы я союзомъ признаннымъ и законнымъ. Я воображалъ себ радость отца моего; я ощущалъ въ себ живйшее нетерпніе пріобрсть снова въ отечеств и въ сообществ мн равныхъ мсто, принадлежавшее мн по праву; я видлъ себя, строгою и безукорительною жизнію опровергающимъ приговоры, произнесенные обо мн злорчіемъ холоднымъ и втреннымъ, и вс упреки, коими поражала меня Элеонора. Она обвиняетъ меня безпрерывно, говорилъ я, въ томъ, что я суровъ, неблагодаренъ, безжалостливъ. Ахъ, еслибы небо даровало мн подругу, которую приличія общественныя позволили бы мн назвать своею, которую родитель мой, не красня, могъ бы наречь дочерью, я въ тысячу разъ былъ бы счастливе, видя себя виновникомъ ея счастія! Чувствительность, которой не признаютъ во мн, потому что она сжата, страдаетъ, потому что требуютъ отъ нея повелительно доказательствъ, въ которыхъ сердце мое отказываетъ заносчивости и угроз, чувствительность сія обнаружилась бы во мн, еслибы могъ я предаваться ей съ любимымъ существомъ, спутникомъ моимъ въ жизни правильной и уваженной. Чего я не сдлалъ для Элеоноры? Для нея покинулъ я отечество и семейство; для нея опечалилъ я сердце престарлаго отца, который груститъ еще въ разлук со мною; для нея живу я въ краяхъ, гд молодость
Я говорилъ такимъ образомъ: глаза мои увлажнились слезами; тысяча воспоминаній вторгались потоками въ мою душу. Мои сношенія съ Элеонорою сдлали вс сіи воспоминанія для меня ненавистными. Все, что припоминало мн мое дтство; мста, гд протекли мои первые годы; товарищей моихъ первыхъ игръ; престарлыхъ родственниковъ, расточавшихъ предо мною первыя свидтельства нжнаго участія — все ото язвило, гнло меня: я вынужденъ былъ отражать, какъ мысли преступныя, образы самые улыбчивые, желанія самыя сродныя. Подруга, которую воображеніе мое внезапно создало, сливалась напротивъ со всми этими образами и освящала вс сіи желанія. Она соучаствовала мн во всхъ моихъ обязанностяхъ, во всхъ моихъ удовольствіяхъ, во всхъ моихъ вкусахъ. Она сдвигала мою жизнь настоящую съ тою эпохою моей молодости, когда надежда разверзала мн столь обширную даль, съ эпохою, отъ которой Элеонора отдлила меня, какъ бездною. Малйшія подробности, маловажнйшіе предметы живописались предъ моею памятью: я видлъ вновь древнюю обитель, въ которой жилъ я съ родителемъ; лса, ее окружающіе; рку, орошающую подошву стнъ ея; горы, граничившія съ небосклономъ. Вс сіи явленія вязались мн столь очевидными, столь исполненными жизни, что они поражали меня трепетомъ, который я выносилъ съ трудомъ, и воображеніе мое ставило возл нихъ творенье невинное и молодое, ихъ украшающее, одушевляющее ихъ надеждою. Я скитался, погруженный въ это мечтаніе, все безъ ршенія твердаго, не говоря себ, что должно разорвать связь съ Элеонорою, имя о дйствительности одно понятіе глухое и смутное, и въ положеніи человка, удрученнаго горестью, котораго сонъ утшилъ видніемъ, и которой предчувствуетъ, что сновидніе пропадаетъ. Я усмотрлъ вдругъ замокъ Элеоноры, къ которому приближался нечувствительно: я остановился, поворотилъ на другую дорогу: счастливъ былъ, что отсрочу минуту, въ которую услышу голосъ ея.
День угасалъ; небо было чисто; поля пустли; работы людскія кончились: люди предавали природу себ самой. Думы мои означались постепенно оттнками боле строгими и величавыми. Мраки ночи, густвшіе безпрестанно, обширное безмолвіе, меня окружавшее и перерываемое одними отзывами, рдкими и отдаленными, замнили мое волненіе чувствомъ, боле спокойнымъ и благоговйнымъ. Я пробгалъ глазами по сроватому небосклону, коего предлы были мн уже незримы: тмъ самымъ раскрывалъ онъ во мн, нкоторымъ образомъ, ощущеніе неизмримости. Я давно не испытывалъ ничего подобнаго: безпрерывно поглощаемый размышленіями, всегда личными, всегда обращающій взоры свои на свое положеніе, я сдлался чуждымъ всякому общему понятію: я занятъ былъ только Элеонорою и собою; Элеонорою, къ которой хранилъ одно состраданіе пополамъ съ усталостью; собою, котораго уже вовсе не уважалъ: я себя сжалъ, такъ сказать, въ новомъ род эгоизма — въ эгоизм безъ бодрости, недовольномъ и уничиженномъ: я любовался тмъ, что возрождаюсь къ мыслямъ другаго разряда, что отыскиваю способность забывать себя самого, предаваясь думамъ безкорыстнымъ; казалось, душа моя возстаетъ отъ паденія долгаго и постыднаго.
Почти всю ночь провелъ я такимъ образомъ. Я шелъ, куда глаза глядятъ: я обжалъ поля, лса, селенія, гд все было безъ движенія. Изрдка усматривалъ я въ отдаленномъ жилищ блдный свтъ, пробивающій темноту. Тутъ, говорилъ я себ, тутъ, быть можетъ, какой нибудь несчастный раздирается скорбью или борется со смертью — со смертью, таинствомъ неизъяснимымъ, въ которомъ опытность вседневная какъ будто еще не убдила людей, предломъ неизбжнымъ, который не утшаетъ, не усмиряетъ насъ; предметомъ безпечности необычайной и ужаса преходящаго: и я такъ же, продолжалъ я, предаюсь сей втрености безумной! я возмущаюсь противъ жизни какъ будто этой жизни не имть конца! я разсваю несчастія кругомъ себя, чтобы на свою долю завоевать себ нсколько годовъ ничтожныхъ, которыхъ время не замедлитъ у меня похитить! Ахъ, откажемся отъ сихъ тщетныхъ усилій: насладимся, глядя, какъ сіе время убгаетъ, какъ одни сходятъ дни на другіе: останемся неподвижными, равнодушными зрителями бытія, уже до половины истекшаго; пускай овладютъ имъ, пускай раздираютъ его: теченія его не продлятъ: стоитъ ли его оспаривать?
Мысль о смерти имла надо мною всегда большое владычество. Въ моихъ живйшихъ чувствахъ она всегда смирила меня: она произвела на душу мою свое обычайное дйствіе: расположеніе мое къ Элеонор смягчилось; раздраженное волненіе исчезло: изъ впечатлній сей ночи безумія оставалось во мн одно чувство, сладостное и почти спокойное; можетъ быть, усталость физическая, ощущаемая мною, содйствовала этому спокойствію.
Начинало разсвтать. Я уже различалъ предметы. Я узналъ, что я былъ довольно далеко отъ жилища Элеоноры. Я представлялъ себ ея безпокойство и спшилъ возвратиться къ ней, по возможности силъ моихъ утомленныхъ: дорогою встртилъ я человка верхомъ, посланнаго ею отыскивать меня, Онъ сказалъ мн, что она уже двнадцать часовъ въ живйшемъ страх, что, създивъ въ Варшаву, объздивъ вс окрестности, возвратилась она домой въ тоск неизъяснимой, и что жители ея разосланы по всмъ сторонамъ искать меня. Этотъ разсказъ исполнилъ меня тотчасъ нетерпніемъ довольно тяжкимъ. Мн стало досадно, видя себя подверженнаго Элеонорою надзору докучному. Напрасно твердилъ я себ, что любовь ея одна виною тому; но не самая ли эта любовь была виною сего моего несчастія? Однако же я усплъ одолть сіе чувство, въ которомъ упрекалъ себя. Я зналъ, что она страшится и страдаетъ. Я слъ на лошадь. Я проскакалъ поспшно разстояніе, насъ раздлявшее. Она приняла меня съ восторгами радости. Я былъ умиленъ ея нжностью. Разговоръ нашъ не былъ продолжителенъ, потому что она помнила, что мн нужно отдохновеніе: и я оставилъ ее, по крайней мр на этотъ разъ ничего не сказавъ прискорбнаго для сердца ея.
Глава осьмая
На другой день всталъ я, преслдуемый мыслями, волновавшими меня наканун. Волненіе мое усиливалось въ слдующіе дни: Элеонора тщетно хотла проникнуть причину онаго. На ея стремительные вопросы я отвчалъ принужденно односложными словами. Я, такъ сказать, хотлъ закалить себя противъ ея увщеваній, зная, что за моею откровенностью послдуетъ скорбь ея, и что ея скорбь наложитъ на меня новое притворство.
Безпокойная и удивленная, она прибгла къ одной своей пріятельниц, чтобы развдать тайну, въ которой она меня обвиняла: алкая сама себя обманывать, искала она событія тамъ, гд было одно чувство. Сія пріятельница говорила мн о моемъ своенравіи, объ усиліяхъ, съ коими отвращалъ я всякую мысль о продолжительной связи, о моей непостижимой жажд разрыва и одиночества. Долго слушалъ я ее въ молчаніи; до той поры я еще никому не сказывалъ, что уже не люблю Элеонори: языкъ мой отказывался отъ сего признанія, которое казалось мн предательствомъ. Я хотлъ однакоже оправдать себя; я разсказалъ повсть свою съ осторожностью, говорилъ съ большими похвалами объ Элеонор, признавался въ неосновательности поведенія моего, приписывая ее затруднительности нашего положенія, и не позволялъ себ промолвить слово, которое ясно показало бы, что истинная затруднительность съ моей стороны заключается въ отсутствіи любви. Женщина, слушавшая меня, была растрогана моимъ разсказомъ: она видла великодушіе въ томъ, что я называлъ суровостью; т же объясненія, которыя приводили въ изступленіе страстную Элеонору, вливали убжденіе въ умъ безпристрастной ея пріятельницы. Такъ легко быть справедливымъ, когда бываешь безкорыстнымъ. Кто бы вы ни были, не поручайте никогда другому выгодъ вашего сердца! Сердце одно можетъ быть ходатаемъ въ своей тяжб. Оно одно измряетъ язвы свои; всякій посредникъ становится судіею; онъ слдуетъ, онъ мирволить, онъ понимаетъ равнодушіе, онъ допускаетъ возможность его, признаетъ неизбжность его, и равнодушіе находитъ себя чрезъ это, къ чрезвычайному удивленію своему, законнымъ въ собственныхъ глазахъ своихъ. Упреки Элеоноры убдили меня, что я былъ виновевъ: я узналъ отъ той, которая думала быть защитницею ея, что я только несчастливъ. Я завлеченъ былъ до полнаго признанія въ чувствахъ моихъ; я согласился, что питаю къ Элеонор преданность, сочувствіе, состраданіе: но прибавилъ, что любовь не была нимало участницею въ обязанностяхъ, которыя я возлагалъ на себя. Сія истина, досел заключенная въ коемъ сердц и повданная Элеонор, единственно посреди смущенія и гнва, облеклась въ собственныхъ глазахъ моихъ большою дйствительностью и силою именно потому, что другой сталъ ея хранителемъ. Шагъ большой, шагъ безвозвратный проложенъ, когда мы раскрываемъ вдругъ передъ взорами третьяго изгибы сокровенные сердечной связи; свтъ, проникающій въ сіе святилище, свидтельствуетъ и довершаетъ разрушенія, которыя тьма окружала своими мраками: такъ тла, заключенныя въ гробахъ, сохраняютъ часто свой первобытный образъ, пока воздухъ вншній не коснется ихъ и не обратитъ въ прахъ.