Адъютант императрицы
Шрифт:
Прошли два часа, назначенные Пугачевым для выступления, все войско уже было готово к походу. Один отряд направился на север, чтобы увеличить гарнизон Саратова, все же остальные двинулись по дороге к ущелью.
Небольшая часть пехоты шла впереди, за ней следовала кавалерия, а артиллерия и обоз тащились в конце.
Подали лошадей; вскоре показался и Пугачев рядом с невеселой Ксенией, у которой были заплаканные глаза. Войско, стоявшее впереди, встретило своего повелителя громкими криками «ура!».
Было решено, что Пугачев пойдет со своим штабом в центре, чтобы
Подскакавший Чумаков доложил Пугачеву, что передовой отряд уже отошел далеко и что царю время занять свое место. Говоря с Пугачевым, Чумаков взглянул на Ксению. Мрачный огонь сверкнул в его глазах — и Ксения обмерла от этого взгляда. Она подошла к Пугачеву, снова тихим шепотом попросила остаться, но он не обратил никакого внимания на ее слова.
Ему подвели его вороного, он вскочил в великолепное, украшенное драгоценными камнями седло. Ксения взлетела на своего белого иноходца, отстранив Чумакова, подскочившего, чтобы помочь ей сесть. Войско двинулось вперед, освещенное лучами заходящего солнца, по узкой дороге, лежавшей между взгорками, покрытыми лесом. Вслед за Пугачевым и его штабом потянулись артиллерия и часть кавалерии. Телеги с провиантом и множеством женщин в обозе замыкали шествие.
Пугачев поражал всех лихорадочным, несвойственным оживлением: он не переставая говорил о победе, о коронации в Москве, о том, что немедленно, по восшествии на престол, издаст указ об освобождении крестьян. Он посылал вперед гонца за гонцом, чтобы поторопить передние отряды идти скорее.
Дорога становилась все уже, и все круче поднимались горы. Наступил вечер; звезды засияли на небе, а в ущелье делалось темнее. Веселые песни раздавались впереди и позади Пугачева.
Вдруг вдали раздался залп пушек, а вслед — дикие крики страданий и испуга.
Войско остановилось.
— Что случилось? — спросил Пугачев. — Ах, да, понимаю! — с довольным видом прибавил он. — Передний отряд перешел горы и встретился с неприятелем. Пошлите скорее гонца! Пусть он узнает, что делается там, в голове отряда!
Но, прежде чем его приказ могли выполнить, все сильнее и ближе стали раздаваться нечеловеческие вопли. Ружейные выстрелы трещали не переставая, и эхо отражалось в горах, усиливая еще больше грохот и стоны.
Все вершины были заняты регулярными войсками, и их непрерывная пальба с беспощадностью уничтожала пугачевские войска, стиснутые в ущелье. Передние отряды пятились назад, тесня идущих сзади. В одно мгновение все смешалось в хаосе. Люди давили друг друга и топтали на лошадях, а сверху на них сыпалась как дождь картечь.
Пугачев сидел неподвижно на своей лошади; он понял, что все кончено, что не было возможности выбраться из мешка, что смерть угрожала со всех сторон.
— Зачем ты не послушал меня? — простонала Ксения. — Я знала, что Чумаков ведет нас к гибели. Теперь нам осталось только убить себя, чтобы не попасться в руки врага.
— Убить себя? — воскликнул Пугачев. — Нет, мне еще рано умирать. За нами свобода, а свобода даст нам новые силы
Пугачев выхватил из ножен саблю и пробивал себе ею путь среди своих же казаков, невольно расступившихся перед бешено мчавшейся лошадью. Ксения не отставала от него.
— Не теряйте из вида царя, — кричал Чумаков, стараясь все время ехать рядом с Ксенией, — берегите его жизнь!
Сподвижники Пугачева скакали за ним, так же не щадя никого и ничего, встречавшегося на их пути; а с гор, не умолкая, грохотали пушки и сыпался град пуль.
Сотня казаков окружила Пугачева, и в бешеной скачке им скоро удалось достигнуть лагеря, у входа которого стояли еще последние пушки и обоз. Все пространство, на котором еще недавно ключом кипела жизнь, было теперь пустынно и тихо. Пугачев остановился перед своей палаткой и снял Ксению с седла. Труп несчастного Ловича, торчавший на длинном копье, был освещен луной; явственно выделялась бледная голова с зияющей раной. Ксения опустилась на колени перед ним и подняла вверх руки, как бы моля о прощении.
Пугачев был мрачен, но холодно–спокоен.
— Дело проиграно, — проговорил он, — я потом разберу, как это произошло, и горе виновному. Но мой святой долг и право остаются при мне. Нужно отправиться в степи и набрать новые силы. Скажите артиллерии, стоящей у входа в лагерь, чтобы она готовилась встретить врага, если ему удастся дойти сюда. А мы переправимся на ту сторону Волги. Один отряд казаков останется здесь и передаст мой приказ уцелевшему войску следовать за мной. Плоты уже готовы. Пойдем, Ксения! На родной земле мы исцелимся от всех ужасов этой битвы.
Ксения поднялась.
— Господи, что с моим отцом? — вдруг воскликнула она. — Он шатается, он ранен!
Матвей Скребкин действительно с трудом слез с лошади и опустился на колени.
— Я умираю, детка, — проговорил он, — пуля пронзила меня. До последнего я старался держаться в седле, но теперь уже не могу больше, мой взор тускнеет… Однако я рад смерти: жизнь потеряла для меня всякую цену.
— Боже мой, — воскликнула Ксения, наклоняясь к отцу и поддерживая его голову руками. — Поедем с нами! На той стороне реки мы будем в безопасности и вылечим твою рану. Ты поправишься и будешь жить. Бог не может быть настолько жестоким…
— Все кончено, дитя мое, — с трудом произнес Скребкин, — для тебя тоже было бы лучше, если бы ты могла отправиться вместе со мной. Здесь тебя ждут лишь горе и позор. Ты вовсе не царь Петр Федорович, — собрав свои последние силы, обратился старик к Пугачеву. — Бог наказал тебя за то, что ты протянул руку к царской короне, которая принадлежит не тебе… Бог судил…
Скребкин не мог окончить последнюю фразу, его голова опустилась на грудь, он глубоко вздохнул — и его душа отлетела.
— Идем! — грубо крикнул Пугачев, схватив руку Ксении и отрывая от трупа отца. — Теперь не время оплакивать мертвых. Вели спустить на воду плот, чтобы мы могли переправиться через реку, — обратился он к Чумакову.