Адъютант императрицы

Самаров Грегор

— Благодарю, — воскликнул Павел Петрович, — благодарю вас за эти слова! Пусть говорят мне все, что хотят, тем не менее я не потеряю веры в свою мать. Теперь я не хочу долее мешать вашему уединению, и пусть голос вашего сердца скажет вам, что вы осчастливили вашего сына.

Павел Петрович с такой же стремительной поспешностью удалился, как и пришел сюда.

Императрица задумчиво смотрела ему вслед.

«Я подозревала это, но я никогда не подумала бы о том, чтобы кто-нибудь осмелился шепнуть ему на ухо столь определенные слова. Правда, они не оказали на него никакого действия, так как иначе Павел не сказал бы мне ничего, но все же всякое семя в конце концов всходит,

и злое семя скорее всего. Я должна быть осторожней, тем более осторожней, что Павел слаб и так же восприимчив, как и его отец. — Она снова погрузилась в глубокую задумчивость. — Да, это так, — решила она затем, — он любит по–своему принцессу, я должна держать ее в своих руках, чтобы властвовать над ней, любовь пусть прикует Павла ко мне, и так как я не могу найти материнскую любовь для него в своем сердце, то мне приходится проникать к нему этим окольным путем. Я осыплю его благополучием и блеском, чтобы у него никогда не пробуждалось стремление к короне, чтобы он никогда не помыслил о том, что существуют люди, которые считают его законным императором и которые через него могли бы повелевать».

Екатерина встала и, все еще не отрываясь от своих размышлений, направилась по дорожке, которая вела к густым боскетам [2] . Вдруг, отрываясь от своих грез, государыня остановилась перед темным гротом, сделанным из белого мрамора и обвитым густым плющом. Над этим гротом подымалась статуя купидона, который, насторожась, поднимал лук и тащил стрелу из колчана; в стороне журчал маленький ручеек, вливавший свои струи в поддерживаемый нимфами и выложенный перламутром бассейн. Казалось, что это место было создано специально для того, чтобы предоставить божку любви удобный уголок для побед над человеческими сердцами. И в самом деле, государыня услышала за побегами плюща, свешивавшегося над входом в грот, тихий шепот.

2

Боскет - группа ровно подстриженных в виде стенок деревьев или кустарников.

Екатерина Алексеевна быстро откинула зеленые побеги, чтобы обнаружить, кто это осмелился нарушить ее строгий наказ и устроиться в запретном саду.

Взгляд императрицы проник в глубину грота, и она увидела на сиденье возле журчавшего ручейка пажа Николая Сергеевича. Зораида покоилась в его объятьях, опустив к нему на грудь головку, с которой было отброшено покрывало. Он держал ее руку в своей руке, она смотрела на него мечтательным взором, прислушиваясь к его словам любви, и подставляла свежие губы под его поцелуи.

Зораида первая заметила императрицу; испуганно вскрикнув, она вскочила, пурпуровая краска залила лицо, и, протягивая руки к государыне, она упала к ее ногам.

Поднялся и Николай Сергеевич; он побледнел и опустил глаза, увидев строгое лицо императрицы; но затем он выступил вперед и мужественно, твердым голосом проговорил:

— Должно быть, само Провидение приводит сюда вас, ваше императорское величество. То, что вы видели, не должно оставаться тайною для вас. Я люблю Зораиду и решил посвятить свою жизнь ее счастью. Я молю у вас, наша милостивая и благосклонная повелительница, августейшего покровительства моей любви.

— А ты, Зораида? — спросила Екатерина Алексеевна. — Впрочем, о чем мне спрашивать после того, что я видела!

— Да, великая государыня, — сказала Зораида, не подымаясь с колен и смотря на императрицу полными слез глазами. — Да, я люблю его и не могу поступать иначе; это — моя участь, а ни один

смертный не может избежать своей участи. И все же мне придется быть несчастной, все же придется умереть из-за моей любви.

— Умереть? — воскликнул Николай, поднимая Зораиду и заключая ее в свои объятья. — Нет, ты должна жить, жить во имя светлого счастья для себя, а также и для меня. Моя любовь так велика и так сильна, что может быть залогом и твоего счастья.

— Глупые дети! — улыбаясь, сказала императрица. — Я должна бы пожурить вас, но едва ли могу сделать это, так как на мне лежит вина за то, что все это так произошло; мне следовало бы подумать о том, что ваши сердца найдут в этом саду друг друга. Увы! Я уже так далеко отошла от детства, что позабыла, где находятся его границы!

— Я ведь знал это! — воскликнул Николай Сергеевич. — Вы добры и милостивы, а перед мановением вашей руки не устоит злая молва света.

— Вы, великая государыня, всемогущи в своем государстве, — печально заговорила Зораида, — но тем не менее не можете сделать нас счастливыми: я принадлежу своему отцу.

— Ты принадлежишь мне! — гордо воскликнула императрица. — Право войны отдало тебя в мои руки, я могу отдать тебя ему, как военную добычу. Но если я возвышу тебя среди высоких родов моей империи настолько, что ты будешь равна ему происхождением, то неужели ты будешь жаловаться на жребий, который я готовлю тебе, моей пленнице?

— О, великая государыня! — воскликнула Зораида. — Ты милостива и благосклонна ко мне, своей бедной пленнице, и тем не менее мое счастье не может расцвести под солнечным светом твоего взора; моя жизнь принадлежит тебе, ты Можешь взять ее, если тебе будет угодно, но я повинуюсь моему отцу: ему принадлежит власть над моим сердцем, над моей любовью и счастьем, он — для меня наместник Божий на земле, и я могу принадлежать лишь тому мужу, которого он даст мне.

— Я приказала научить тебя христианской вере, — сказала Екатерина Алексеевна, — ты говорила мне, что твоя душа склонна к учению Евангелия, и ты намереваешься возвратиться к своему отцу, возвратиться под господство веры. Которая унижает женщину до положения рабыни, в то время как здесь тебя ждет величайшее счастье любви?

— Могу ли я иначе? — сказала Зораида, скрещивая руки на груди и смотря печальным взором на Николая Сергеевича. — Могу ли я иначе? Разве мой отец в течение всей моей жизни давал мне что-либо иное, кроме любви? Я была бы недостойна солнечного света, если бы отвратилась от него.

— А что я представляю для тебя, Зораида? — с горечью воскликнул Николай Сергеевич.

— Ты счастье моей жизни, о котором я с болью и тоской буду помнить, пока будет длиться моя жизнь. Но священный завет Божий, которому ваш Пророк учит так же, как и мой, приказывает мне прежде всего повиноваться своему отцу и отплатить ему за ту любовь, которою он озарил мое детство.

Императрица любовно взглянула на девушку, а затем спросила:

— А ты, Николай? Не изменишь ли ты ей, не забудешь ли ее среди дам моего двора?

— Забыть ее! — воскликнул Николай Сергеевич. — Никогда, никогда! И если она отвергнет меня, то жизнь для меня не будет иметь уже никакой цены; я похороню себя в монастырском уединении или — еще лучше — отправлюсь туда, где наши войска стоят на поле брани, и буду молить Бога о том, чтобы Он послал мне смерть! Но невозможно, немыслимо, чтобы Зораида могла отвернуться от меня! — воскликнул он с робко умоляющим взором. — Это невозможно! Ведь она знает, что я должен буду умереть. У ее отца есть все, что может предоставить в жизни власть и положение, у меня же нет ничего, кроме моей любви.