Афганский рубеж 4

Дорин Михаил

— И полосу подготовьте. По-самолётному будет садиться, — добавил я.

Полоса в Шахджое не бетонная, а сложена из плит К-1Д. Длина 700 метров, но для посадки Ми-24 с пробегом хватит. Главное, чтобы её порог обозначили.

Не прошло и пары минут, как РП уже доложил о готовности полосы.

— Торец подсвечен автомобилями. Светят навстречу.

— Понял. Скорость 105-й? — запросил я у Ломова, заметив, что начинаю его обгонять.

— 150… нет, 140. Уже 130.

До полосы ещё километров 10. Уже видны огни гарнизона,

но похоже, что дотянуть будет Ломову сложно.

Проблема в том, что вокруг сопки. Единственная ровная площадка — сам аэродром.

— В горизонте не можешь лететь?

— Могу, но не совсем. Болтает.

— Держи ровно. Дотянем до полосы. Шасси контроль. Торец наблюдаешь? — спросил я.

— Выпущены, три зелёные горят. Полосу вижу.

Скорость у Ломова начинает падать. Сейчас она не больше чем 110 км/ч. На такой скорости он может изменить курс не более чем на 70°.

— Плавно поворачиваем. Следи за оборотами. Не проваливай их, — спокойно сказал я, следуя за Виктором слева.

— 102-й, вашу пару наблюдаю, — доложил руководитель полётами.

— Понял. Ветер?

— Штиль. Разрешил посадку.

— Выполняем.

Ломов начал снижаться. Скорость уже 90 км/ч.

— Полосу вижу. Сажусь, — произнёс Ломов.

В его голосе чувствовалось напряжение, но теперь шансов гораздо больше.

— На основные садись и ручку от себя. Шаг вниз, — подсказал я Виктору.

— Понял.

В эфире оператор Ми-24 Ломова начал отсчитывать высоту. Его вертолёт снижается. Уже почти коснулся полосы. Прошёл торец. Ещё немного.

— Касание, — подсказал я.

Вертолёт Ломова прокатился вперёд и остановился.

— Посадка. Двигатели выключил, — доложил Виктор.

— Покинуть вертолёт, — скомандовал руководитель полётами в тот момент, когда мы начали заходить на посадку.

Пока мы выключали двигатели, к вертолёту Ломова уже спешили техники и спецтранспорт. С одной стороны нужно на старлея злиться и «всыпать» как следует. С другой — в сложной обстановке справился. Правда завтра же отправлю на дорогу, чтобы доставал блоки, которые сбросил.

Пока я вылез из кабины, уже прибыла большая делегация с ЦБУ. Полковника Углова среди них не было.

— Сан Саныч, бесподобный вылет! Накрыли осиное гнездо, — жал мне руку заместитель Липкина, который ещё не вылез из грузовой кабины.

— Не то слово. Улей просто разворотили, — ответил я.

Настроение было не самым хорошим. Мне уже было ясно, что последует за разбором боевого вылета. Поблагодарив техников, я направился к повреждённому вертолёту.

Когда я подошёл ближе, мне стало совсем тоскливо. Правый двигатель разворотило по полной. Повредили главный редуктор, а жидкости продолжали вытекать на землю. Техники с фонарями обследовали силовую установку и лопасти.

— Командир, я не знаю как он сел. Тарелка автомата перекоса с таким перекосом теперь, что ей кранты, — стоял на одном

из капотов младший сержант Гавриков.

— Ещё что?

— Двигатель, лопасти, гидросистема — с ними жопа. Остальное как-нибудь восстановим или вертолёт на донора растащим, — предложил Гавриков.

— Решим потом. На стоянку вертолёт и отдыхать. Завтра будем над ним колдовать.

— Понял. Техпомощь и пожарку на стоянку, — скомандовал зам по ИАС капитан Моряк.

Оставшийся техсостав начал работу, а я нашёл глазами, стоящего в стороне Ломова. Он ещё слегка трясся, не сняв шлем.

— В кабинет, Виктор Викторович, — сказал я и пошёл в ЦБУ.

— Товарищ командир…

— Быстро, — прервал я ответ Ломова.

Только я отошёл на несколько шагов, как почувствовал запах гари. За спиной вспыхнул огонь. Ночь уже перестала быть столь тёмной.

Вертолёт начал гореть. Техники бросились к вертолёту, а пожарные тут же снова начали разматывать рукава. Но самое плохое было не это. Грузовая кабина была закрыта, а среди техников я не обнаружил самого заметного из них.

— Гавриков где? — крикнул я.

— В кабине. А она закрыта, — рванул один из инженеров к вертолёту.

— Назад, — остановил я парня и сам кинулся к грузовой кабине.

Огонь распространялся всё быстрее. Начал нарастать гул. Промедление сейчас смертельно. В пушке ещё остались снаряды, которые могут взорваться.

— Я помогу, — услышал за спиной голос Ломова, когда подбежал к грузовой кабине.

Обшивка фюзеляжа начала нагреваться, а открыть дверь было сложно. Слышно было, как внутри кто-то колотит по блистеру. Ещё небольшое усилие и дверь поддалась.

Гавриков лежал на полу грузовой кабины, а огонь уже подступил к нему. Ещё немного и будет взрыв. Схватив его вместе с Виктором, мы быстро вытащили его и понесли на безопасное расстояние.

Тушить здесь уже было нечего. Огонь слишком быстро распространялся. Мы отбежали метров на 150 от вертолёта, как произошёл взрыв. Тут же в стороны полетели горящие осколки.

— Гавриков, очнись, — похлопал я по щекам младшего сержанта.

Он не сразу пришёл в себя. Открыв глаза, техник начал громко кашлять. Воротник его куртки обгорел, издавая противный запах палёной шерсти.

— Командир, я не пью уже вторую неделю, — начал подниматься Гавриков, утирая лицо грязными руками.

— Не рассказывай сказки, — ответил я, поднимаясь с земли.

От вертолёта поднялся яркий и мощный столб огня. В воздух вырвался густой и тёмный дым, заполнявший весь аэродром едким запахом. Гул от горящего вертолёта оглушал и не позволял слушать, что мне говорит Ломов.

Пока не закончились все работы по ликвидации пожара, я с аэродрома не ушёл. Пару раз ко мне прибегал начальник штаба Пяткин, чтобы передать указание главного штурмана Углова прибыть к нему с докладом. И каждый раз я отправлял Гвидоновича обратно.