Агасфер (Вечный Жид) (том 2)
Шрифт:
– Я узнал, брат... что вы, как и я, - сын доброго дела.
– О каком добром деле вы толкуете?
– спросил изумленно Роден.
С горькой иронией Феринджи продолжал:
– В письме господин Жозюе вам пишет: "Послушание и смелость. Тайна и терпение. Хитрость и отвага. Союз между нами, кому родиной служит весь мир, семьей наш орден, а главой Рим!"
– Может быть, он действительно мне и писал это. Но что вы отсюда заключаете?
– Наше дело, как и ваше, брат, имеет весь мир родиной, семьей сообщников, а главой - Бохвани!
– Я не знаю такой святой, - смиренно заметил Роден.
–
– отвечал душитель и продолжал: - Господин Жозюе говорит также о тех служителях вашего дела, которые рассеялись по всему миру, чтобы работать во славу Рима. Служители Бохвани также рассеялись по всему миру работать в ее славу.
– Что же это за служители Бохвани, господин Феринджи?
– Люди решительные, смелые, терпеливые, хитрые, упорные, которые для торжества своего дела пожертвуют родиной, отцом, матерью, братом, сестрой и которые смотрят на тех, кто не с ними, как на врагов.
– Мне кажется, что в упорном и исключительно религиозном духе вашего дела много хорошего, - набожно и скромно произнес Роден.
– Только я хотел бы узнать его, цели и стремления.
– Как и вы, брат... мы делаем трупы.
– Трупы?
– воскликнул Роден.
– В своем письме господин Жозюе говорит вам: "Высочайшая слава нашего ордена в том, что он делает из человека труп" (*8). Мы тоже делаем из человека труп... Смерть людей услаждает Бохвани.
– Но позвольте, сударь!
– воскликнул Роден.
– Господин Жозюе говорит о душе... о воле, о мысли, которые должны быть убиты дисциплиной.
– Это правда... Вы убиваете душу... а мы тело. Руку, брат: вы такие же охотники за людьми, как и мы.
– Повторяю вам, месье, что тут говорится об убиении воли... мысли...
– А чем же являются тела, лишенные воли и мысли, как не трупами?.. Полно, полно, брат: мертвецы, удавленные нашим шнуром, не более безжизненны и не более холодны, чем те, которых создает ваша дисциплина. Давайте вашу руку, брат... Рим [в латинском языке - слово женского рода] и Бохвани - сестры!
Несмотря на кажущееся спокойствие, Роден не без тайного страха думал о том, что письмо Жозюе, где, конечно, была речь о Джальме, находится в руках негодяя, каким казался Феринджи. Роден был уверен, что принц не сможет явиться завтра, но, не зная отношений, которые возникли у него с метисом после кораблекрушения, он считал этого человека очень опасным. Чем сильнее была его внутренняя тревога, тем спокойнее и пренебрежительнее казался его тон:
– Ваше сопоставление Рима и Бохвани очень остроумно...
– сказал он. Но что же вы из этого заключаете?
– Я хочу только вам показать, кто я и на что я способен, чтобы вы убедились, что меня лучше иметь другом, чем врагом.
– Другими словами, - с презрительной иронией заговорил Роден, - вы принадлежите к индийской секте убийц и прозрачно намекаете на участь человека, у которого вы украли адресованные мне письма. Со своей стороны я могу только со всей скромностью заметить вам, господин Феринджи, что, если вам здесь придет охота превратить кого-нибудь в труп из любви к Бохвани, вашей богине, то, так как душить людей не принято, вам отрубят голову из любви к другой богине, которую в обиходе зовут Правосудием.
– А что мне сделают за попытку кого-нибудь отравить?
– Я должен позволить
– Где речь идет о принце Джальме?
– сказал метис и пристально уставился на Родена, который, несмотря на внезапную и мучительную тревогу, оставался непроницаем и совершенно спокойно и просто отвечал:
– Так как я писем не читал, то и ответить вам не могу. Прошу вас, а если нужно, так буду требовать через суд отдать мне эти письма. Иначе извольте выйти.
– Через несколько минут вы будете умолять, чтобы я остался, брат.
– Сомневаюсь.
– Несколько слов совершат это чудо... Что, если я вам скажу, что вы послали в замок Кардовилль врача, чтобы отравить принца Джальму... не совсем... хотя бы на время?
Роден невольно вздрогнул и сказал:
– Я вас не понимаю...
– Правда, я бедняк, иностранец, произношение у меня плохое... но я постараюсь выразиться яснее... Я знаю из писем господина Жозюе, как важно для вас, чтобы принц Джальма не мог быть здесь завтра... и знаю, что вы для этого предприняли. Поняли вы меня теперь?
– Мне нечего вам отвечать!
Два удара в дверь прервали беседу.
– Войдите!
– сказал Роден.
– Письмо доставлено, и вот ответ!
– сообщил, почтительно кланяясь, слуга.
Роден взял письмо и прежде, чем его распечатать, вежливо обратился к Феринджи.
– Вы позволите?
– Не стесняйтесь, пожалуйста, - отвечал метис.
– Вы очень добры!
– сказал Роден; пробежав глазами ответ, он написал на нем несколько слов и, отдавая слуге, прибавил:
– Послать по тому же адресу.
Слуга поклонился и исчез.
– Можно продолжать?
– спросил метис.
– Пожалуйста.
– Итак, я продолжаю... Третьего дня, когда принц, несмотря на свои раны, решился по моему совету ехать в Париж, в замок явилась карета с богатыми подарками для Джальмы от неизвестного друга. В карете приехали Два человека: один от неизвестного друга, а другой... доктор от вас, посланный сопроводить его в Париж... Это очень милосердно, не так ли, брат?
– Продолжайте, месье...
– Джальма выехал вчера... Объявив, что принц должен ехать лежа, чтобы не ухудшить состояния раны, доктор выжил из кареты посланца от неизвестного друга, который поехал отдельно; ему хотелось выжить и меня, но Джальма настоял, чтобы я остался с ним. Мы втроем и двинулись в путь. Вчера вечером мы добрались до половины пути, и врач счел необходимым переночевать в гостинице. "Мы, конечно, успеем добраться до Парижа завтра к вечеру", - успокаивал он Джальму, который сказал, что ему необходимо быть здесь вечером 12 февраля. Ввиду того, что доктор очень желал ехать с принцем один, и, зная из писем господина Жозюе, как важно для вас, чтобы Джальма не было здесь 13 февраля, я начал кое-что подозревать. Спросив доктора, знает ли он вас, и заметив его смущение, я получил полную уверенность, что мои подозрения основательны... По приезде в гостиницу, пока врач был занят с принцем, я забрался в его комнату и в числе его склянок нашел одну с опиумом... Я все понял.