Агидель стремится к Волге
Шрифт:
— А где ж другие? — с удивлением спросил тот, озираясь по сторонам.
— Да не стал я больше никого звать, Дмитрий Михайлович. Хочу разделить торжество с тобой, а заодно и потолковать с глазу на глаз кое о чем!
— Победа — радость всеобщая, Дмитрий Тимофеевич. Уж куда веселее было бы отпраздновать ее, ежели не с народом, так хоть вместе с воеводами, — промолвил Пожарский с явным сожалением.
Трубецкой в ответ лишь рукой махнул. Велев слуге наполнить кубки, он произнес напыщенный тост. А стоило им осушить по первой, как снаружи раздались чьи-то крики.
— Что
Служивый растерялся, не зная, как ответить. Но тут вбежал какой-то сотник и впопыхах доложил:
— Ваша светлость, казаки набрались хмельного и тепереча жалованья требуют! Грозятся, мол, ежели им не заплатят, начальников перережут.
Трубецкой побледнел и процедил сквозь зубы:
— Доколе?! До чего ж утомился я от прихотей ихних!
— Хочешь, не хочешь, а придется тебе улаживать… — развел руками Пожарский. — Я вмешиваться не стану да и, правду молвить, не могу. Сам знаешь, как люто казаки нашего брата ненавидят. Вот ежели башкирцы пособят…
Трубецкой сразу же ухватился за эту идею. И вскоре общими усилиями удалось угомонить не на шутку разгулявшихся казаков, после чего им было обещано выплатить жалованье собранными по Москве вещами, оружием и деньгами. Некоторые даже получили позволение строиться в столице и других городах с освобождением от налогов в течение двух лет.
Пока ополченцы да горожане занимались восстановлением Кремля и очисткой столицы, польский король, соединившись с отрядом Ходкевича, осадил Погорелое Городище. В ответ на требование сдать городок князь воевода Шаховский ответил: «Ступай сперва к Москве. Будет Москва за тобою, и мы твои станем».
Сигизмунд двинулся в сторону первопрестольной, выслав вперед конницу Адама Жолкевского. Но когда отряд добрался до села Ваганькова, он был атакован русскими и разбит в бою.
Жолкевский бежал, прихватив с собой нескольких пленных, одним из которых оказался смоленский дворянин Философов. После предварительного допроса его доставили к королю. Сигизмунд первым делом поинтересовался:
— Ну, что скажешь, по-прежнему ли желают москали сына моего Владислава на царство?
— Нет, не желают. Готовы помереть за православную веру, а королевича брать не будут.
Сигизмунд помрачнел и задал следующий вопрос:
— А что Москва? Крепко ли стоит?
— Крепко. Москва людна и хлебна, — соврал пленный дворянин, чем сильно опечалил короля.
Узнав, что Сигизмунд не теряет надежды покорить Россию, Пожарский расстроился, ведь из-за надвигающихся холодов и перед угрозой голода он был вынужден распустить большую часть ратников-дворян по их вотчинам. А казаки доверия ему не внушали.
Ломая голову, он вдруг вспомнил про башкирских конников и, в надежде застать их еще в Москве, послал своих людей на поиски.
— Башкирцы уехать не успели, токмо готовятся, — сообщили вскоре Пожарскому.
— Вот и славно, есть бог! — обрадовался он и, перекрестившись, тут же послал за башкирскими военачальниками.
Однако
Первый штурм не принес полякам успеха. Следующий тоже был отбит. А когда Сигизмунд, собравшись с силами, попробовал приступить к городу в третий раз, подоспела башкирская конница, отправленная на подмогу воеводам Карамышеву и Чемесову. В разгар сечи через лаз в стене наружу выбрались казаки. Совместными усилиями удалось отогнать неприятеля от города.
Бросив несколько пушек, воинство Сигизмунда спешно удалялось под свист и улюлюканье победителей:
— Ура, тикают ляхи!
— Ажно пятки сверкают!
— Поделом окаянным…
После очередного поражения король предпочел вернуться в Речь Посполитую, потеряв по дороге от голода и холода несколько сотен человек.
XXX
Воспользовавшись отступлением поляков и наступившим в связи с этим затишьем, оставшийся зимовать в столице Дмитрий Пожарский поднял давно назревший вопрос об избрании законного царя.
— Мешкать нельзя, — сказал он. — Пчелы — и те без матки дохнут, а тут — государство! Куда нам без царя, без воли единой. Начнем, покуда башкирцы не разъехались.
— Верно глаголишь, — согласился Трубецкой, втайне имевший виды на престол.
После этого разговора они созвали ближайших соратников и, посоветовавшись с ними, разослали по городам и весям гонцов с грамотами, гласившими: «Москва от польских и литовских людей очищена, церкви Божии в прежнюю лепоту облеклись и Божие имя славится в них по-прежнему; но без государя Московскому государству стоять нельзя, печься об нем и людьми Божиими промышлять некому, без государя вдосталь Московское государство разорят все: без государя государство ничем не стоится и воровскими заводами на многие части разделяется и воровство много множится».
Так и не дождавшись прибытия всех выборных, в начале декабря Дума приступила к процессу избрания царя.
Первым обсуждался вопрос, на кого делать ставку — на иностранцев королевского происхождения или на своих.
— Давайте обойдемся без иноземцев, — высказался кто-то.
Все дружно поддержали это предложение, вследствие чего было решено: «литовского и шведского короля и их детей и иных немецких вер и некоторых государств иноязычных не христианской веры греческого закона на Владимирское и Московское государство не избирать…».
В этом вопросе было продемонстрировано полное единодушие. Страсти разгорелись, когда стали выбирать из своих.
Во время одного из заседаний собора Пожарскому подали письменное мнение дворянина из Галича. Ознакомившись с ним, Дмитрий Михайлович неуверенно объявил:
— Вот, значит, какое дело, православные… Предложено нам венчать на царство Михаила Федоровича Романова, мол, оный ближе всех по родству с прежними царями…
Пока разбирались, кто доставил письмо да откуда, к Пожарскому приблизился донской атаман и вручил ему другое письменное заявление.