Агнесса
Шрифт:
Новенькая рассказала свою историю. Муж ее был известный генерал, тот самый Власов, о котором только и слышали еще до того, как узнали фамилии Рокоссовского и Жукова.
В эвакуации она жила у своих родственников в колхозе. Была очень неприспособленна, но привезла много денег, и родственники относились к ней с подобострастием, и она не знала забот. Муж присылал ей богатые посылки с продуктами, часто писал. А затем письма вдруг оборвались. Ни писем, ни посылок.
И вот в деревенскую распутицу, меся снежную слякоть, приезжает подвода, а на ней — два офицера.
— Здесь
— Здесь.
— Собирайтесь, поедем в Москву.
— Зачем?
— Ваш муж просил доставить вас туда в целости и сохранности.
Она обрадовалась: значит, жив, здоров, скоро будем вместе! Они ей:
— Вещи забирайте все. Вы сюда не вернетесь.
Поехали через грязь на станцию, там вместе сели в поезд. На пересадке офицеры принесли ей вареную курицу, пирожные. Где только достали в такое время? Оба офицера — сама любезность, не знают, как и услужить. Она принимала как должное, еще бы — жена такого славного генерала! Она к такому отношению привыкла.
Но по мере того, как подъезжали к Москве, отношение офицеров менялось. Сперва — сама любезность, потом они стали равнодушно-холодны, потом грубы. В Москве на вокзале ее посадили в «черный ворон». Лубянка, обыск, осмотр, отпечатки пальцев, и т. д., и т. д. Затем втолкнули к нам.
Она была растеряна, беспомощна. Избалованная любимая девочка-жена, богатая чтимая родственница — и вдруг такое. Она ничего не понимала.
Ее стали вызывать на допросы. Возвращаясь, она рассказывала. У следователя на столе горка отнятых у нее при обыске писем мужа. Следователь:
— А ну говорите, где то письмо, которое вы спрятали?
— Какое письмо?
Он издевательски:
— Вы знаете, какое.
— Муж мне полгода не писал, он давно перестал писать.
— Лжете! Сознавайтесь! Вы письмо уничтожили? Что было в нем?
— В каком?.. Я не понимаю…
— Не валяйте дурочку! Письмо вы, конечно, уничтожили, но вы нам расскажете, что в нем было…
Вот так мучали ее, а она ничего не понимала. Я не знаю, что случилось с ней дальше. Расстреляли? Сгноили в лагере? Я сама тогда ничего не понимала, мы же в тюрьме не имели никаких известий. Я тогда думала, что Власова арестовали, как Миронова, как и всех других наших мужей. Только уже в лагере встретила я двух заключенных, спросила: «Кто вы такие?» Они ответили: «Власовцы». Вот я и начала о чем-то догадываться.
Меня почти не водили на допросы, всего два-три раза. Следователь, ознакомившись с делом, спрашивал какие-то пустяки. Может быть, как и тот генерал при реабилитации, он был в недоумении, за что меня посадили. Но потом он нашел в деле, что я была женой Миронова — ага! — тут ему вроде бы стало ясно… Затем он как-то кричал на меня, но я так и не поняла, чего он от меня хочет. Вдруг меня опять вызывают. Окошечко-глазок приоткрывается:
— Кто тут на «мы»?
— Я.
— Как фамилия?
— Миронова.
— Выходите!
Я выхожу. И меня ведут, но… не в кабинет следователя, не теми коридорами, не той дорогой. Миновали лестницу вниз — слава Богу, не в подвал! И мы поднимаемся и вступаем
Вводят в большущий кабинет, на стене портрет Сталина во весь рост, в глубине — стол, за ним кто-то, даже различить трудно, так все обширно, грандиозно. А я, как песчинка в море, — несчастна, ничтожна. И вдруг ласковый голос:
— Агнесса Ивановна, если не ошибаюсь? Подойдите, пожалуйста, поближе, сюда вот, к столу. Садитесь, пожалуйста.
Ну, чудеса! Я ушам своим не верю. Это после всех шмонов, обысков. Задний проход, передний проход…
Подхожу. За столом сидит человек приятной внешности. Перед ним какая-то бумага, он в нее смотрит, словно проверяет что-то.
— Ваша фамилия, имя, отчество?
Я говорю. Он молчит, смотрит в бумаги, что-то неопределенное произносит: «Гм… да…»
А я тем временем огляделась. В приоткрытую дверь соседней комнаты вижу: там стол накрыт белоснежной скатертью, а на ней расставлены закуски, вы бы знали, какие! Увидеть это после двух месяцев тюремного «брандахлыста»!
Я сижу так, что свет падает мне в лицо, поэтому мне не очень хорошо видно. Человек за столом участливо начинает расспрашивать, как, когда, за что меня арестовали. Я говорю, что не знаю, за что, но как, когда, и где — рассказываю подробно (он требует подробности, точнее, не требует, а вежливо просит рассказать все-все). Затем он опять что-то уточняет.
— Кто был ваш муж? Какую он занимал должность? Я имею в виду Миронова.
— Начальник второго отдела Наркоминдела.
— Угу… гм… да…
Взял телефонную трубку, набрал что-то коротко. Заминая, замалчивая (чтобы я не поняла), что-то говорит, поясняет насчет Сережи.
Ну, думаю, сейчас начнет меня допрашивать о Мироше, начнет меня терзать. А он:
— Извините, пожалуйста, вы свободны. — Нажал кнопку, и меня увели.
Для меня до сих пор все это загадка. Я много над ней думала, пыталась разгадать. И сейчас мне кажется, что разгадала.
Помните, я вам рассказывала об однофамильце Миронова — начальнике экономического отдела НКВД, который был у нас в гостях в Новосибирске, а потом его там же арестовали? Так вот, они приняли меня, вероятно, за его жену. Она была Алла. Значит, А.Миронова. И я А.Миронова. Она была красавица. Но этого мало. Рассказывали, что она была как Мессалина и что из-за нее у мужчин всегда происходили жестокие конфликты.
Берия любил женщин и, вероятно, узнав, что у него на Лубянке находится А.Миронова, поручил кому-то из ближайших своих помощников выяснить точно — та или не та. А стол был накрыт для пира с нею, если окажется она. Он же был сластолюбец — Берия. Потом мой следователь обронил фразу:
— Вас вот сам нарком допрашивал!
Что он хотел этим сказать? За столом сидел не Берия — это точно. Возможно, что сидящий за столом звонил Берии, я даже уверена теперь, что так. А может быть, Берия подглядывал незаметно? А я в тюрьме очень плохо выглядела. Я почему-то пожелтела, меня прозвали «японец». Так что я могла ему не понравиться.