Аховмедская святыня
Шрифт:
Шумели многоголосием питейные и таверны, нередко слышались звуки крепкой драки и свист городовых, скрипели, запираясь, замки дворов, из-за ворот которых недовольно зыркали дворники. На Беловецкой встретил Мих и вовсе странную парочку — дородная баба, не менее шести пудов весу, тащила на себе пьяненького хлипкого мужичонку. Проспится завтра, посмотрит на лицо, женой разукрашенное, да пойдет в тяжелом похмелье дальше лямку тянуть.
Разошелся, раздухарился, раззадорился Моршан. Дышал на путников хмельным угаром, ворчал и переругивался, раскрыв окна ночлежных домов, стенал о новом, еще не наступившем дне и страдал. В диковинку было все Миху.
Лишь когда Покровку проехали, все поменялось. Освещение не в пример лучше стало, крики и брань почти прекратились, да и общество совершенно другого качеству на улицах появилось. Даже ваньки тут не стараются быстрее проскользнуть, а чинно едут, благообразно. Только теперь Витольд Львович, все это время молчавший и думавший, встрепенулся. Вроде внезапно от дремы пробудившись, и сказал.
— Я ему перо оплавленное показал. И сказал, где нашел. Мыслями своими поделился по поводу температуры, при которой бриллианты в графит превратились.
— А он что? — Весь подобрался Мих.
— Заинтересовался, — ответил Меркулов не сразу, тщательно подбирая нужное слово, — он не дурак, сам понимает, что и к чему.
— Дурно получилось, вроде как Его превосходительству сначала надо было о пере доложиться.
— Так или иначе, но Александр Александрович завтра узнает о нем. А я выясню, через кого Павел Мстиславович вхож в полицмейстерство, либо напротив.
— Как это, господин?
— Завтра увидишь. Интересно другое, как теперь себя будет вести Аристов. Как я говорил, алиби у него железное, но вместе с тем все, а теперь и главная улика указывает на него. Под ним, естественно, я подразумеваю его семью.
— Голова у меня пухнет, господин, от энтих вывертов.
— И то ли еще будет, Мих. Чувствую, все тут очень запутанно. Ну да ладно, нам бы скорее Элариэля найти, да поговорить хорошенько.
И замолчал. Орчук пару раз пытался разговор продолжить — ведь что может быть лучше дорогой покумекать о том, о сем, тем паче с человеком интересным — да Меркулов опять в себя ушел. Мих уже к раздумьям господина привыкать начал. Смерть как завлекательно у него все происходило. Сидит, думает, думает, думает и раз, мысль нужную нащупывает. У орчука лишь наоборот, чем больше размышляет на один и тот же предмет, тем сильнее голова болит, а выхода положительного никакого нет.
За тем и до дома добрались. Мих сначала в трактир сбегал, что подале находился. Слышал, будто там блюда вкуснее, хоть и дороже немного. Принес блюдо с презабавным названием беф-аля-строганов, на деле представляющий собой заветренные куски говядины, залитых странным соусом с запахом сметаны, захватил остатки судака орли-сомат и запеченного глухаря. Не будь так поздно, то и поболее выбрать можно, так же пришлось довольствоваться и оным.
Отужинали. Мих с аппетитом, а титулярный советник скорее рассеянно. После орчук за водой для умывания сбегал, легли. Полукровка соорудил себе нечто вроде топчана в столовой, тесновато, но ничего — крыша над головой есть, уже ладно. Лег, а сам прислушивается, как господин там кряхтит. Спрашивал, чего болит, тот отнекивается. Может, конечно, ребра после того удара
Накрутил себя орчук, настращал опасностями мнимыми, аж сон прошел. Так и провел всю ночь вздрагивающе, только задремлет, как сон дурной пойдет. В нем Черный, тот, что в плаще, росту невиданного, вроде по улицам ходит и в окна заглядывает. И чудится Миху, что ежели взглядом с ним встретиться, то руку тот протянет и заберет с собой. Вот, снаружи звякнуло, от окна тень надвинулась, вздрогнул орчук, вскрикнул негромко и проснулся. Тихо в доме, на улице только кто-то уходит, торопливо, а так ничего. Его благородие спит, разбросал свои руки худые, лицо и без того полнокровностью не обладавшее теперь вовсе бледно. Эх, кормить его надо, да как следует. Да физической активностью нагрузить, только хитро подступиться, а не в лоб. Ну ничего, Витольд Львович хоть и умен, а пронырливости в нем чуть да маленько, не то что у Миха.
Лег орчук на другой бок, а сна нет. Так и ворочался до самого утра, точнее почти до самого. На рассвете, когда даже рабочие еще только глаз наполовину открывают и думают, что вставать скоро пора настанет, послышался шум шагов по лестнице, а позже и стук в дверь. Орчук на ноги поднялся и открывать пошел. Мысли недобрые, к самому плохому готов уже был, и зря, как оказалось. То гонец был, из их ведомства, совсем парнишка на вид.
— Добрый день, Его благородие дома?! — Рявкнул он.
— Дома, дома. Ты чего, балда, голосишь? Спит Его благородие.
— Не сплю, Мих, — послышался голос позади. Не иначе как Меркулов на ноги поднялся.
— Ваше благородие! — Вытянувшись и через плечо орчука обращаясь, пока тот медленно поворачивался, крикнул посыльный. — Вас Его Превосходительство, то бишь не так, простите… Его благородию, исполняющему обязанности пристава следственных дел по особым поручениям сыскного управления при Моршанском обер-полицмейстерстве приказано явиться к Его Превосходительству…
— Понял, понял, — махнул рукой Меркулов, позволяя посыльному перевести дух. — Как скоро?
— Немедленно, Ваше Благородие, — несколько смущено ответит тот.
— Одевайся, Мих. А ты, как тебя?
— Еремей.
— Беги наружу, поймай пока пролетку.
Странные ощущения обуревали Миха. С одной стороны, хорошего мало — вызывал их Его превосходительство ни свет ни заря не ради душевного разговора, с другой — наконец он смог в полной красе себя показать: в мундир облачен, бляха на ремне начищена, новехонькие сапоги сверкают (хоть и жмут безбожно). Мало кто теперь окрикнет орчука грубо. Похож, ах похож Мих на служащего четырнадцатого чина. Захотелось даже нарочно на Никольскую вернуться, да показать себя, мол, глядите, кем стал, в люди выбился.
Но времени нет. Оделись, даже не поели, а ведь дурной знак на пустой живот день начинать. Но делать нечего. Выбрались из дома, старушка-хозяйка вслед высунулась, однако ничего не сказала. А Еремей уже впереди пролетки рядом с извозчиком сидит. С ними, значит, поедет. Мих разве против? А Витольду Львовичу совсем без разницы, сел, вертит в руках трость отобранную, в себе копается. Хорошо, что безделицу взял, какая-никакая, а шпага. Да и револьвер в кобуре притаился, ждет своего времени. Не дай Бог, если придется им воспользоваться, но правильно, что о безопасности думает. Мих он хоть и сильный, крепкий, но против ружья какого или пистоля (у, подлое оружие) сделать ничего не успеет.