Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах
Шрифт:
Так и не разрешил этот вопрос. Теперь вот поздно, и у меня нет меча: лежит там, где брошен, и откуда его не достать.
Владыкам мечи не к лицу. Им к лицу символы власти. Жезлы. Двузубцы, трезубцы и молнии.
Двузубца, правда, со мной тоже нет. Впрочем, и он теперь ни к чему: битвы закончились, рваться больше некуда, и единственное острие, которое мне нужно теперь, – острие собственной памяти, рисующее на песке бесконечную линию.
И
Никогда раньше она не говорила со мной в приказном тоне. Даже там, на холме над обреченным селением, когда я стоял под дождем, глядя на сгусток багрового пламени в своей ладони.
– Не смей!
Мир нынче тих.
Коцитские вопли примолкли, и теням не хочется стонать.
Узники в Тартаре затаили дыхание, не шевелятся.
Летучие мыши под потолком сотен пещер боятся крыльями пошевелить.
Весь мир, тысячи ушей, сколько их есть – в попытках уловить знак, звук…
Что-то там наверху?
Мир притих, а Владыка мечется по комнате, куда уже доставлены Эвклеем доспехи. Десять шагов, поворот, десять шагов…
– Да где ж этот…
– Не смей, невидимка!
Голос Ананки полон отчаяния и недоумения: ее «маленький Кронид» оглох совсем не ко времени.
Багряный плащ, символ власти – долой. Приходится распускать постромки на панцире: я погрузнел в последний век. Даймоны, которые помогают с облачением, пугливо следят за лицом. Зашнуруют два… три шнурка, потом улавливают подступающий гнев и оказываются за дверью, а я продолжаю: десять шагов, поворот, десять шагов…
– К-крылья на сандалиях выщиплю скотине, ш-шляпу по пояс натяну…
– Невидимка, - шипит Ананка. – Ты больше не лавагет. Они не звали тебя в этот бой.
Потому что зовут на бой лавагетов, союзников, подчиненных… Потому что братья кидаются в бой сами, когда семье начинает грозить опасность.
Едкая копоть Тифона запятнала небеса у дворца Стикс, просачивается в мой мир, кружит над гранатами…
– Они не рассчитывают на тебя. Ты для них – отрезанный ломоть, царь подземного мира, они теперь Владыки, они справятся сами…
– И это есть в твоем свитке?!
Даймоны пугливо поглядывают на лицо повелителя, на беззвучно шевелящиеся губы. На отставленный в сторону двузубец. Прикидывают: успеют закрепить поножи или окажутся за дверью с болью во всех местах?
Стоять невыносимо. Цепи терпения рвутся одна за другой, перед дворцом исходит призывным ржанием верная квадрига, хочется мерить надоевшую комнату широкими шагами, бормоча под нос проклятия времен Титаномахии.
«Вспомнил, сынок? – подают голос из Тартара. – Мы еще воюем».
Ананка молчит, безнадежно и грустно, словно понимает, что ей не докричаться до неблагодарного невидимки,
Где призрак Титаномахии, стоглавый Тифон, порожденный во гневе матерью-Геей, желает пересмотреть победную жеребьевку и воцариться в мире.
Доспех надет, дорожный хламис я могу набросить на плечи и сам. Пальцы нетерпеливо сжимаются-разжимаются на двузубце, в крови кипит забытая за владычеством юность – осталось сколько-то, я-то думал, вся в зрелость ушла. «Да ну их всех с их жребиями, с невмешательством… – коварно шепчет юность. – Ты – воин. Только азарт битвы. Только рукоять меча в пальцах…»
– У тебя нет больше меча, маленький Кронид.
Ананка звучит сухо, скучно, отрезвляюще – и с запозданием я начинаю ее слышать. Останавливаю бессмысленные метания по комнате. Подхожу к широкой чаше нектара и перед тем как пригубить ловлю край своего отражения – лица Владыки, зрелого мужа, правителя подземелий…
«И куда ты летишь? – щурится отражение, губы – в ниточку. – Тебе мало битв?»
Рука скользит по пустому поясу: я не заметил, когда перестал носить меч. Оружие и символ власти нынче едины.
– Неужели ты оставишь свой мир, невидимка. Неужели оставишь свой жребий. Ради чего?
Сердце не звучит и ничего не желает подсказывать. От нетерпеливых ударов копыт квадриги в дороге у дворца образуются глубокие выбоины…
Свист крыльев за дверью – едва слышный, но есть.
Дверь открылась нараспашку, Гермес не вошел, а ввалился внутрь. Вид у гонца богов был подкопченный и изрядно перепуганный, змеи на скипетре свились в непонятный узел, крылышки на чудесных сандалиях обуглены.
В руках вестник сжимал хтоний.
– В-владыка… прости, что не сразу… там такое… – протянул мне шлем, а сам бессильно привалился к стене, вытер с лица пот и копоть. – Ты же меня за этим звал?
Я молча принял шлем – тот казался тяжелее обычного. Узоры под пальцами изгибались укоризненно – мол, здравствуй, невидимка. Что-то мы с тобой давно не виделись.
От кого Владыке Аиду прятаться в своих же подземельях? Бунтов больше нет, Поля Мук служат хорошим напоминанием о том, что бывает за такое. Вот и пылился хтоний в комнатах у мудрой Афины, а зачем он ей там понадобился – уже и не вспомню.
– Ступай, – сказал я племяннику, в задумчивости поворачивая шлем в пальцах. Гермес не трогался с места, стоял, вытянув шею, и глаза на чумазом лице горели чем-то чужим для моего мира.
– Дядя… – резануло слух после привычного «Владыка». – А ты сейчас – туда? К… к ним?!
И улыбка – косая, дрожащими губами, полная неимоверного облегчения.
Шлем замер в пальцах. Охнула успокоившаяся было Ананка за плечами.