Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах
Шрифт:
Здесь я сдался и свистнул, подзывая четверку.
В златые врата, ведущие к жилищам олимпийцев, моя колесница въехала сразу за Зевсовой. Брат настаивал, чтобы – разом, но я придержал коней. После того, как спешились, попытался было нырнуть за спины остальных, но Громовержец удержал за плечо.
– По старой памяти, а? Ну уж нет, не отделаешься!
И пришлось идти рядом с ним – подчеркнуто шаг в шаг, вровень. Смотреть, как из дворцов вдоль беломраморной, уставленной статуями дороги, высыпают
Видеть, как вспыхивающие радостью при виде Зевса лица потухают от страха – когда обитатели Олимпа успевали рассмотреть меня.
«Этот-то здесь зачем?!» – читалось в округлившихся глазах, в полураззявленных ртах…
Кое-кто попытался было вознести хвалу Кронидам, но булькнул, заткнувшись. Имя Зевса звучало правильнее. Честнее. Привычнее.
– Ты давно не бывал у нас, брат! Небось, теперь и Олимп не узнаешь. Почему ты не являлся на пиры, когда я приглашал?
Зевс сверкает улыбкой – не такой, какой я помню. Владыческой. Небрежным горделивым взмахом руки отвечает на приветствия, на ливень цветов, ложащийся под ноги победителю…
– Дела.
– Конечно. Заботы твоей вотчины – тебе достался неспокойный мир, я слышал! Посейдону тоже, но у него-то дел поменьше: он появлялся не раз и не два. Гермес доносил – у тебя там, внизу, были какие-то волнения?
Ну погоди, племянничек, доболтаешься.
– Одно название, что волнения. Так… пара мелких божков забыла свое место.
– Проучил, конечно?
– Не как ты Тифона. Но – вполне.
Зевс улыбается шире при воспоминании о своей победе. На лету ловит душистый нарцисс.
А я чувствую себя медленно ступающим по острию кинжала.
Почему? Думать не время, обостренные чувства бывшего лавагета не соврут, сейчас они кричат: пора играть! Зевс уже не мальчик с солнцем в волосах, он – Владыка, и он…
Что-то задумал.
– Я слышал несколько иное. Впрочем, оставим это. Ну… как тебе? – широкий жест охватывает божественные сады, кованые золотые беседки, золотых же птиц работы Гефеста, порхающих между редких деревьев. Статуи, драгоценности, дворцы, поднимающиеся к небесам, нарядных божков и богинь с охапками цветов…
– Похоже на Элизиум.
– Что? Острова Блаженства?
– Да… – сощурился, прикрыл рукой глаза, – светло и шумно.
И не для меня, но это уже можно по моей раздраженной мине прочитать. Зевс кусает ус, но улыбается. Наклоняется, позволяя золотоволосой девочке увенчать себя венком душистых роз.
– Узнаю брата… ты ведь к нам и во время войны наведывался нечасто. И недолюбливал свет. Ну, а твое-то хозяйство как?
–- Гермес разве не доносил?
– Он говорит только то, что нужно. А мне хотелось бы услышать – в общем…
– Титаны в Тартаре.
В лицо чуть не попал тюльпан – алый, не подземный. Пришлось ловить и отбрасывать обратно в ликующую толпу (там расступились, будто я отравленный дротик метнул). Цветок оставил на ладонях запах вечной весны – настоящей, какой никогда не бывает в Элизиуме…
Жить среди смерти вообще-то просто. Нужно только не вспоминать о том, что где-то есть жизнь.
Ноги ступали по благоухающему жизнью ковру тяжелее, чем по горящей лаве.
Зелень и солнце резали глаза хуже осколков хрусталя.
Хотелось надеть шлем и не слушать рассказов Зевса об их разногласиях с Жеребцом. Что ты говоришь, Громовержец, Черногривый недоволен своим жребием? Считает, что ему лучше – быть первым? Ты уверен, что недалек тот день, когда он попытается набрать союзников и выступить против тебя?
– А на пиры-то его по-прежнему приглашаешь?
– Раньше приглашал. Теперь вот он сам является. Деметра обижается, плачет…
– С каких пор она его невзлюбила?
– А ты не знаешь?
– Откуда бы мне.
Громовержец только машет рукой и хмурится, и ликующие подданные не рискуют даже осыпать его цветами. Правда, ненадолго – и вскоре под ноги снова ложатся гиацинты и левкои, сирень и амаранты…
А главный дворец на Олимпе больше не светел – блестящ. Сверкает издалека, будто к нему привязали колесо от Гелиосовой колесницы. Сияет золотом и драгоценностями, и каждая мозаичная колонна – произведение искусства, ненавязчиво шепчет тебе: «Тут живет величие, и я его часть!»
Гестия выбежала нам навстречу, крикнула издалека:
– Слава победителю! – и взметнула с ладошки победный фонтанчик искр.
Потом перевела глаза на меня, радостно вскрикнула, распахнула объятия, в мгновение оказалась рядом…
И остановилась в шаге, будто разглядев или вспомнив что-то. Потупила глаза и произнесла заученно:
– Радуйся, брат… Владыка Аид.
– Радуйся, сестра. Мы долго не виделись.
Слова давались легко – глупая шелуха, к которой прибегают боги и смертные. В глазах у нее – было настоящее.
Боль.
«Ты… ты изменился. Постарел больше, чем за всю Титаномахию. А плечи… Почему ты сутулишься?! И взгляд, лицо… Ты теперь не Аид-невидимка? Ты – Аид-Владыка? »
«Не знаю. Наверное, - и то, и то».
«Что ты сделал с собой этим жребием… Остальные… остальные меняются тоже, но ты…»
«Ты хотела бы видеть на моем месте – кого? Зевса или Посейдона, сестра?! »
Она прикрыла глаза, блеснувшие слезами. И вдруг метнулась вперед сгустком рыжего пламени – и все-таки обняла.