Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
Он наконец услышал ту, которая стояла у него за плечами. Он узнал сына, который швырнул молнию.
Он испугался.
Он потянул к себе свое оружие, чтобы разить им.
И верный серп, непобедимый серп, меч времени – послушно устремился к своему хозяину, закипая радостью битвы.
Но чья-то рука упала на рукоять, стиснула ее и придавила к земле, и земля дрогнула – словно на нее легли не меч и рука, а дерзость этого поступка и, заскрежетало древнее лезвие: «Кто?!»
Кто посмел? Кто нашелся? Кто держит?
…я?!
Серп Крона, сказал отец, не дано удержать никому,
Миг растянулся в бесконечность ослепительной боли. Вместо молотов зарокотали в ушах вулканы: свалиться, закрыть уши руками – нельзя! Ты, червяк, который смеешь удерживать меня – ярче молнии пламенем в глаза, нужно зажмурить их, нет, закрыть глаза руками, – нельзя! Огонь влился в левую ладонь и побежал по жилам, огонь выжигал мое существо изнутри… огонь… агония… каждая часть бесконечного мига – новая порция отравы, убери руку, ничтожество, не мешай мне… нельзя!
Мир умирал, или это я умирал, лишенный точки опоры, только рукоять под моей рукой – казалось, она извивается, как ядовитый гад, рвется туда, к своему повелителю, разить временем, она уже – часть времени, время – адамантовое лезвие, которое выжигает мне глаза, и я удерживаю его за хвост, за эту рукоять, и, медленно выпаливая крупицы меня изнутри, мелькает перед глазами мир… миры… времена…
Разящая Афина: копье занесено наотмашь. Светлые крылья Ники реют над красно-черным полем, и поймешь, что где – небо? Земля? Все одного цвета. Взлетают камни.
Потом я увидел летящую в меня молнию, слабеющей рукой сумел отразить ее – она почему-то очень болела, левая, недоуменно глянул в руку – где меч? оружие? – меча не было, непобедимый меч, великий меч, держал кто-то… кто мог… как мог?
Никак. Ничем, вернее, нечем: сил не стало, как только я притронулся к гладкой, стертой рукояти, теперь только огонь и крик, я так и не научился выражать свои чувства вслух, отец, я кричу с закрытым ртом и без слов, я кричу всем своим телом и всем существом и, о, Хаос Животворящий, кажется, я кричу: «Хоть бы это кончилось!»
Я кричу, а эта зараза, почти такая же, как ты, рвется из рук, и если я отпущу, если перестану висеть на рукояти мертвым грузом – война закончится в ту же секунду, только не так, а эта война должна закончиться именно так… ты видел, отец, что с нами Победа? Не протягивай ладонь, отец.
Даже если бы Ника была на вашей стороне. Даже если бы было еще больнее, хотя не бывает еще больнее…
Я удержу.
Длящееся без конца мгновение порвалось, когда он понял, что серп держат, что крайнего средства уже нет, что нужно уходить, как тогда, в первый раз, на Олимпе, когда он увидел свою Судьбу в лицо – отступать, бежать, а потом, рано или поздно…
Второе мгновение было отмечено трезубцем Посейдона, который вонзился Крону в живот – в ту самую утробу, в которой мы так долго сидели. Нарочно метил, братец?
Крон усмехнулся – тварь под моей ладонью дрыгнулась, она все еще рвалась к хозяину, и я чувствовал его усмешку – своими губами. Я чувствовал, что она посвящена мне – вся ненависть, которая
– Рано или поздно.
А может, в ней было и сожаление – о том, что он понял с таким опозданием. Что недооценил и положился на серп. Пусть бы щенок держал его, нужно было уходить, затаиться и ждать, пока у него кончался силы, понял слишком поздно, не хватило времени…
Великому Крону, Повелителю Времени, не хватило того, чем он повелевает. То, чем он повелевает, для него внезапно истекло.
И все кончилось.
«Я мертв», – подумалось нелепо для бессмертного, когда прекратилась боль и перестали мелькать миры внутри. Рядом ударилась о скалу каменная глыба: когда я положил руку на рукоять серпа, глыба была в воздухе…
Мгновенье? Два?
Пальцы не хотели сползать с рукояти. Они скрючились на ней, вцепились мертвой хваткой и не слушали моих приказов. Или я ничего не приказывал? Или уже и не могу, потому что за плечами у меня – мой друг Танат, который собирается взять прядь моих волос. Сказать ему, что бессмертный, а он плечами пожмет…
«Живые дышат», – скажет.
Я открыл рот и силой запихнул в грудь немного воздуха – раскаленного, с пылью и запахом дикой крови чудовищ. Тут же закашлялся почти до рвоты и понял – жив, бессмертен, как раньше. Тогда велел разжаться пальцам, и они медленно, с неохотой подчинились.
Ладонь была черной – угольно, ожог, каких мне не приходилось видеть; с виду – словно просто испачкался, а саднит так, будто рука лежит на раскаленной лаве, и невнятной болью, стоном последствия отзывается ей то, что внутри меня – любая мысль, любое ощущение, любой вздох, и сама тень корчится за спиной, переживая заново то, что было…
Забудь – приказал я тени. И ты тоже забудь – это себе самому. Значение имеет одно. Ты удержал.
Серп лежал там, где его положили, и выглядел просто оружием – привлекательным, цельным, острым, теперь его могущество стало очевидным. Всем своим видом приглашал – возьми! Ну, чего ты?
– Тварь, – прохрипел я и улегся рядом с ним. Лежал долго, чувствуя, как перестают плясать гефестовы наковальни в висках, видя, как в небо все реже и реже взлетают огромные утесы, вырванные из земли, как рассеивается кровавый чад – весть о падении Крона окончательно решила исход битвы, огрызаться не было смысла, оставалось бежать или надеяться на милость победителей…
А для меня возвращалось время. Трогало мягкими пальцами горящий лоб, вливалось в грудь с дыханием, разгонялось по сосудам с ударами сердца – так-так… это – миги… а вот минута... а вот еще одна, и они не стоят, они текут от прошлого к будущему, от рано – к поздно…
Рано или поздно…
Я оторвался от скалы, которую почти не чувствовал спиной, взял серп Крона – он повис в руках все с той же невинностью – и пошел к той площадке, где стоял отцов шатер. Идти пришлось на удивление долго, огибая трупы и залетевшие метательные снаряды Гекатонхейров, обходя кусты, которые раньше я перелетал в прыжке: как же я несся, Хаос предвечный, а мог остаться на месте, просто положить руку на рукоять… нет, не надо больше об этом.