Академик Ландау. Как мы жили
Шрифт:
Что это? Почему я на потолке, а стены пляшут? Меня поддержала медсестра. Ужасное головокружение, наверное, от счастья: Дау закрыл глаза и кивнул головой. Нет, нет, не случайно, четыре раза подряд. По моей умоляющей просьбе он кивал головой, прикрывая глаза веками. Медсестра воскликнула: «А врачей, как назло, никого нет! Ведь они нам не поверят».
«Как не поверят? Кто не поверит? Почему не поверить?» Мигом все пронеслось в сознании. Неважно, почему, неважно, кто. Дау в сознании, говорить не может, подключена дыхательная машина, больной не может произнести ни одного звука. И передо мной впервые возник грозный призрак. Медики не понимают
Возможно, по утрам он уже давно приходит в сознание. Но ведь в медицинской практике во всем мире ещё не было случая с такими тяжелобольными, когда больной лишён языка вследствие подключённой к его дыхательным органам машины. Медики просто не смогли зарегистрировать проблески сознания. Таких больных, сами писали об этом во всех газетах, они ещё не видели!
Я быстро пришла к заключению: мне надо немедленно скрыться с глаз Дау. Через два часа начнётся консилиум. Тогда мне надо опять повторить свои попытки убедить медиков, что проблески сознания появились, и показать им, как я это обнаружила. Медсестра приступила к очередным процедурам, а я стала в тот угол палаты, где Дау меня не мог видеть. Сердце бешено колотится, оно рвётся наружу, а голова ясная!
Чтобы дать отдых сердцу, стала изучать палату. Палата для одного больного просто роскошная: шестой этаж, много света, воздух чистый. Почему такая высокая кровать у Дау? Вспомнила: это не кровать, это просто стальной медицинский стол, который применяется в мировой медицине впервые. Он очень узок. Если Дау пошевелится, он может упасть. Сестричка, скажите, если ваш больной попробует переменить позу — у него так мало места, — он ведь может упасть!
— Нет, упасть он не может. Пошевелиться он тоже не может. При помощи винтов этого медицинского стола мы меняем его позы, предохраняя тело от пролежней. Ведь он полностью парализован.
— Как парализован? Это пройдёт?
— Время покажет, всякое бывает. Он у нас и так молодец! Он не умер. Я с первых дней при нем. Все говорили «умрёт», а он выжил!
Опытная медицинская сестра тихим, спокойным голосом отвечала мне, а нежные сильные руки, опытные руки, с большой любовью готовили больного к предстоящему консилиуму. Когда я умолкла, она нежно начала ворковать с больным. Так только мать может нежить своего младенца. Я стала уже другими глазами смотреть на Дауньку. Ясные, светлые глаза медсёстры излучали любовь, нежность и заботу о больном. Гордость, любовь прозвучали в её словах: «Он у нас молодец, он у нас не умер».
Комок в горле разрастался. Чтобы не разрыдаться, выскользнула из палаты в больничный коридор, вспомнила, что в больнице мне главный врач Хотько говорил: «Сестёр подобрали к академику Ландау лучших из лучших». Да, этой медицинской сестре Вере можно доверить жизнь человека!
Потом стали собираться врачи на консилиум. Мне показали врача С.Н.Фёдорова. Он оказался молодым и красивым. Тяжёлая шаркающая походка говорила о большой усталости и перегрузке в его работе. С восхищением смотрела вслед Фёдорову, вошедшему в палату Дау. Ещё час до консилиума. Сидя, постаралась расслабиться. Надо успокоиться. Закрыла глаза — сразу из мрака в белых простынях голова Дауньки.
Как он исхудал! Он просто высох. Мышцы полностью отсутствуют, остался только скелет. Тонкая сухая коричневая кожа обтягивает его кости, кудри остригли, на щеках глубокие впадины, челюсти плотно сжаты, сведены параличом, а из носа свисает тонкий резиновый зонд.
Пришла
Операция была уже назначена на 16 часов в Институте имени Бурденко, сразу после консилиума.
— Кора, Дау перевезут в Институт нейрохирургии.
Но меня сверлила одна мысль: не допустить операции мозга. Клетки мозга Дау не должна тронуть рука любопытного медика.
— Майя, я вчера после пяти часов была у Дау. Вчерашний мой визит закончился истерикой. А сегодня утром я убедилась: Дау в сознании. Майя, я очень волнуюсь. У меня очень большая слабость и дрожат ноги. Помоги мне: как только Пенфильд войдёт в палату, помоги подойти к нему.
Вместе с профессором Пенфильдом в палату войти не удалось. За Пенфильдом устремились медики, физики, журналисты. Мне путь в палату Дау нахально преградил Лифшиц. Он встал в проёме двери, крепко вцепившись в дверной косяк руками. Но, к счастью, он маленького роста, его кто-то легко отстранил, предоставив мне возможность пройти, а Майя подвела меня к Пенфильду. Она владеет английским языком и представила меня Пенфильду.
Это было у изголовья Дау. Я сразу взяла в ладони голову Дауньки. Мой голос прозвучал удивительно громко. В многолюдной палате стояла мёртвая тишина.
— Даунька, милый, ты очень, очень болен, ты говорить не можешь, но ты меня узнал. Если ты меня узнал, если ты меня слышишь, пожалуйста, закрой глаза, кивни головой.
Я впилась в ясные вопрошающие глаза Дау. Он все повторил, как я просила. Пенфильд меня быстро оттолкнул, он сам схватил голову Дау в ладони и, заявив: «По-английски он лучше поймёт», заговорил с ним по-английски. Дау делал все, о чем просил Пенфильд.
Тот быстро вскинул руку вверх. Он восхищённо, даже торжественно, по-русски громко сказал:
— Внимание! Констатирую первые настоящие проблески сознания. Операция отменяется.
Потом повернулся ко мне, пожал руку. Но что это с ним стало? Передо мной стоял стройный юноша, глаза сияли синевой. «Синеву глаз он прихватил от океана, что ли, над которым пролетал?» — промелькнуло неожиданно в моей голове. А она кружилась.
Пенфильд мне сказал:
— Теперь все будет хорошо, но запомните — выздоровление будет идти очень медленно. Лечение одно: терпение, терпение и ещё много, много раз терпение. Что нужно больному? Воздух, питание и покой. Все придёт со временем само. Понимаете, мозжечок — часть мозга. Там сосредоточены жизненные центры, там у Ландау есть гематома, но она рассосётся. Рассасываться будет около трех-пяти лет. В мозжечке капиллярная кровеносная система так тонка, что кровяной шарик проходит в одиночку и медленно. Но все, все рассосётся само, без последствий. Надо только вооружиться терпением.