Академик Ландау. Как мы жили
Шрифт:
— Лев Давидович, а кто талантливее: вы или Гейзенберг?
— Да я щенок в сравнении с могучим талантом Гейзенберга?! воскликнул возмущенно Дау. Гейзенберг один из первых прислал восторженное поздравление, но в мое отсутствие это поздравление получил Лившиц и по свойственному его натуре хамству не спешил вручать это поздравление Дау.
Почтовое отделение Москвы В-334 сбилось с ног: телеграммы, письма, международные поздравления со всех концов планеты и изо всех уголков Советского Союза. Печать всего мира недавно оповестила о чудесном спасении
В те годы Дау был самым популярным человеком на планете. Писали, поздравляли не только коллеги по науке, писал и поздравлял весь народ. Я и сейчас храню добрые, трогательные письма от фермеров Канады, Мексики и Калифорнии. Они меня и Дау приглашали как дорогих гостей посетить их поместья для окончательной поправки здоровья их целебным теплым климатом. Дау переводил эти письма, читая их по-русски, приговаривал: "Коруша, обязательно съездим. Коруша, когда я выздоровлю, мы с тобой будем много путешествовать". А француженки в письмах присылали фиалки.
Вот под новый год Дау получил письмо с адресом на конверте: "Советский Союз. Ландау". Письмо писали американские журналисты, и начиналось оно так: "Лев Давидович, мы хорошо знаем Ваш адрес: Москва, Воробьевское шоссе, 2, квартира 2. Но мы пришли к заключению, что Вы сейчас являетесь самым популярным человеком на нашей планете и наше новогоднее поздравление к Вам не опоздает, несмотря на краткость адреса". Письмо пришло без опозданий.
Как-то вечером позвонил мне А.В.Топчиев. Он напомнил: пора оформлять поездку в Стокгольм.
— В иностранном отделе вас ждут. Мой дружеский вам совет: обязательно поезжайте. В нашей больнице Лев Давидович очень ухожен, он вполне обойдется без вашего присутствия. А вам необходимо отвлечься, рассеяться и отдохнуть. Ведь скоро год, как ваша нервная система напряжена до предела. Помните, вас завтра ждут в иностранном отделе Академии наук.
"Так уже пора ехать на праздничные торжества, — с ужасом подумала я. — О, сколько радости и счастья принесли бы эти события, если бы Дау был здоров. А сейчас мне еще рано празднично торжествовать. Дау еще тяжело болен. Нобелевская премия присуждена за работу, сделанную Дау еще в 1947 году. Давая обещание послу ехать в Стокгольм на нобелевские торжества, я надеялась на заметное улучшение состояния здоровья Дау. Но он еще, засыпая, начинал бредить. Он кричал: "Остановите, остановите поезд. Я не умею управлять паровозом. Я не сумею остановить: мы все разобьемся".
Он вскакивал, глаза были безумны, подушка горячая как огонь. Я всегда вторую подушку держала у холодного оконного стекла.
На следующий день я застала в палате Дау Соню, Зигуша и Гращенкова. Гращенков осматривал больную ногу Дау. Он говорил:
— Подъем уже оживает, уколы иголки Лев Давидович уже ощущает. Но вся подошва и пальцы еще омертвелые.
Дау очень жаловался Гращенкову на боль в ноге.
— Лев Давидович, если вы нас уверяете в такой сильной боли в ноге, почему
— А разве стоны помогают от боли?
— Конечно нет, но все больные от нестерпимой боли стонут и даже кричат!
— Но ведь это же бессмыслица. Я не способен совершать бессмысленные поступки.
Я вышла вместе с Гращенковым. Не хотела мешать ленинградским родственникам, их встрече с Дау.
— Николай Иванович, Дау не способен преувеличивать и говорить то, что не соответствует действительно сти. У него действительно очень сильные боли в ноге. Я знала, что Гращенков не клиницист.
— Конкордия Терентьевна, вы говорите о тех качествах, которые у него были до аварии, до болезни. Вы разве не замечаете, как он изменился?
— Нет, он совсем не изменился.
— А вот его родственники и Лившиц говорят совсем другое. Они его поведение не считают нормальным. И ваше влияние на Льва Давидовича они считают тоже ненормальным.
— Николай Иванович, как это понять "мое влияние". Никакого моего влияния нет! На Дау вообще никто не мог влиять! И сейчас он такой же, какой был доаварии! Я нарочно не стала мешать родственникам, пусть попробуют они влиять на него.
— Конкордия Терентьевна, вы меня, конечно, извините, но всем известно, что до аварии он вами пренебрегал, а сейчас, к всеобщему удивлению, он только и бредит вами, только вас зовет. Всех гонит, ждет только вас!
— Николай Иванович, до аварии ни я, ни Дау с вами не встречались. Вы не могли знать взглядов Дау и тем более наши семейные отношения!
Я круто повернулась и не прощаясь ушла. Комок в горле грозил вылиться слезами. На воздухе стало легче. Вспомнила, что надо идти в иностранный отдел АН СССР. С моим настроением ехать не могу, оставить Дауньку не могу ни на один день!
"Если стоны не помогают от боли, стонать бессмысленно". "Я не способен производить бессмысленные действия". "Коруша, я знаю, ты меня любишь, ты мне ничего не жалеешь. Так почему же ты для меня жалеешь чужую тебе ненужную девушку". "Если я получаю удовольствие, ты должна радоваться, если ты действительно любишь меня". "Ревность — это глупость! Она ничего не имеет общего с любовью!" — это все из одной серии. В клетках его мозга отсутствуют мелкая пошлость, традиционные привычно-обывательские взгляды на жизнь. Он таким родился!
А вот теперь ограниченные медики вроде Гращенкова будут цепляться к его словам. Я читала, в истории болезни Дау Гращенков записал: "потеря ближней памяти", когда Дау забыл, что он съел на обед. Историю болезни Ландау Гращенков иногда забывал в палате, я ее тщательно изучила.
Пока я добралась до Президиума АН СССР, я твердо решила не ехать в Швецию. Я не имею никакого права получать столь высокую награду мира, пользуясь болезнью Дау. И потом я не могу и не хочу оставить больного Дау. Меня пугают вопросы медиков, обращенные к Дау, они его без конца спрашивают: какой месяц, какое число, какой сегодня день? Он им отвечает: "Я не помню! Спросите у Коры!".