Академик Ландау. Как мы жили

Ландау-Дробанцева Конкордия Терентьевна

А как «писец» для писания томов теоретической физики он был просто незаменимым. В течение 35 лет я была свидетелем как писались эти книги. Они писались у нас в доме, чаще всего вечерами. Когда Дау не занимался наукой, он по телефону приглашал Женьку.

Вся ценность Лившица как соавтора была именно в том, что Лившиц ничего не мог развить, но он не делал элементарных ошибок в том, что говорил ему Ландау. Собственное творческое мышление отсутствовало, а грамотность и образованность помогали ему в этой работе. Дау всегда говорил: "Женька не физик. Физик его младший брат Илья".

Цитирую слова Дау: "Удивительная разновидность

братьев Лившиц. Женька умен, он жизненно умен, но никакого таланта. Абсолютно неспособен к творческому мышлению. Илья в жизни дурак дураком, собирает марки, все время с детства на поводу у Женьки, но очень талантливый физик. Его самостоятельные работы блестящи".

Когда Ландау решил, что Илья Лившиц по своим работам должен стать членом-корреспондентом АН СССР, он приложил максимум усилий и харьковский Илья Лившиц был избран членкором АН СССР.

Цитирую слова Топчиева: "Как только был получен результат голосования за Илью Лившица, я подошел к Ландау и спросил: "Лев Давидович, на следующих выборах мы, вероятно, будем избирать старшего брата Лившица?".

Лев Давидович засмеялся и сказал: "Нет, Александр Васильевич, вот старшего брата Лившица мы никогда не будем выбирать в члены-корреспонденты АН СССР". И если бы Ландау остался жив, Лившиц никогда не стал бы академиком.

Еще один пример дружеских чувств Лившица к Дау.

В начале 50-х годов Дау отдыхал в Крыму, а Женька совершал автотуристическое турне со своей подругой Горобец. К концу санаторного срока у Дау, Женька прикатил в санаторий и предложил Дау отвезти его на своей машине в Москву. Дау, естественно, согласился. Женька очень увлекался автотуризмом, и его покрышки были уже полностью изношены. На моей новой машине я ездила редко, покрышки были совершенно новые. По приезде в Москву Женька пришел к Дау и сказал: "Я тебя вез из Крыма в Москву и порвал все свои покрышки. Я с вашей машины сниму целые покрышки, а взамен поставлю свои изношенные. Кора ездит редко, а у тебя персональная машина". И Дау, конечно, разрешил.

Наш шофер с персональной машины В.Р.Воробьев следил и за нашей личной машиной, он пришел ко мне очень взволнованный:

— Конкордия Терентьевна, вы знаете, что сделал Евгений Михайлович?

— Знаю.

— И вы смолчите?

— А что сделаешь, если ему разрешил Лев Давидович?

— Тогда разрешите, я ему морду набью.

— Валентин Романович, я уже это пробовала. Он невоспитуем! А вас Лев Давидович может уволить. Ничего, стерпим.

С первых дней, когда трагедия обрушилась на меня и Даунька попал в больницу, Евгений Михайлович Лившиц по старым традициям своей семьи медицину считал всесильной и очень прислушивался к словам именитых медиков. Первый пришел к выводу, что Дау потерял ближнюю память.

Вначале мнение Лившица о мозговой травме у Дау меня не интересовало. Я на его утверждения и заключения не обращала внимания. Во мне жила уверенность: Дау выздоровеет и сам поставит всех на место!

Когда я была после смерти мужа в издательстве "Международная книга", куда меня пригласили для подписания договоров по изданию трудов Ландау за границей, я спросила у главного редактора: "Почему все тома изданных за границей книг присваивает Лившиц?". Мне официально ответили: "Международная книга" адресовала все книги на имя основного автора — Льва Давидовича Ландау. У Лившица от Ландау была доверенность на получение этих книг. Экземпляров на имя Лившица не было".

Доверенность

только на получение этих томов — по нашим советским законам это не документ, на основании которого можно присвоить не принадлежащую академику Академии наук СССР Лившицу очень ценную многотомную библиотеку книг, принадлежащих Ландау. У Лившица нет наследственных прав после смерти академика Ландау на присвоение этих книг.

Глава 46

Позывы газопускания стали все чаще и настойчивее, а медики все глубже стали влезать в психологию. Избегая встречаться с Лившицем в палате, я всегда уходила, когда он с врачом по физкультуре приходил к Дау.

Председатель консилиума Гращенков все время твердил о том, что физики должны его вовлечь в работу, чтобы отвлечь от боли. Гращенков говорил: "Вот он сейчас придумал себе новую боль в животе. Надо, чтобы к нему приходил Лившиц, говорил с ним о физике и отвлекал его вредных мыслей о боли".

Председатель консилиума, вероятно, забыл, сколько антибиотиков получил внутрь больной, когда разлагалась плевра легких, разорванная на куски сломанными ребрами. Пожар в легких был потушен американскими антибиотиками, больной выжил. Беда была в том, что Гращенков не был клиницистом, он и не подумал, что надо проверить кал больного на грибки. Медики больницы АН СССР получили историю болезни академика Ландау. В истории болезни не было ни одного анализа кала на грибки. Я увлекалась медицинской литературой в основном по травме мозга и осложнениям после мозговых травм. Я не верила, но была очень встревожена заключением Гращенкова о потере ближней памяти у Дау.

Как-то пришла к Дау. В палате у его изголовья сидит с мрачным видом академик Леонтович, оба молчат. Дау отвернулся, лежит лицом к стене, глаза закрыты. "Дау, ты спишь?" — спросила я, наклонившись. Глаза приоткрылись, хитро блеснули, зрачком указал на Леонтовича и опять закрыл глаза.

Леонтович поднялся. Прощаясь со мной, он сказал: "Дау со мной совсем не говорил". Ушел очень расстроенный. Сразу я вспомнила тот год, когда в Президиуме АН СССР на Ленинском проспекте в кинозале шел фильм "К далеким берегам". Мы пришли с Дау, до начала бродили в кулуарах между старинных колонн бывшего дворца графа Воронцова.

Навстречу Дау шел академик Леонтович. Он явно хотел подойти к нему поговорить, а Дау шмыгнул за массивную белую колонну. Тонкий, гибкий, быстрый Дау исчез так внезапно, что я даже рот открыла от удивления. Леонтович, поискав его глазами, ушел. Так вот, до начала сеанса, как только на пути Дау возникал Леонтович, а это повторялось не один раз, Дау прятался за колонну.

— Дау, ты всегда говорил, что Леонтович очень честный и порядочный человек. Почему ты от него прячешься?

Сверкнув глазами Дау опять исчез. Оглянулась — на горизонте опять возник Леонтович.

— Дау, ты просто неприлично себя ведешь, ведь он, наверное, понял, что ты от него прячешься просто по-шутовски!

— Коруша, я действительно прячусь от Леонтовича, он нагоняет скуку. Я всегда помню о страшном суде. Бог призовет и спросит: "Почему скучал? Почему разговаривал со скучным Леонтовичем?".

— Ничего бы с тобой не случилось. Вот посмотри, как Игорь Евгеньевич Тамм очень оживленно разговаривает с Леонтовичем.

— А я не такая, я иная, я вся из блесток и минут, — изрек он свою любимую фразу.