Академик Ландау. Как мы жили
Шрифт:
— Марина, простите. Я говорила с Дау и не слышала вашего вопроса.
— Вот здесь мы все обсуждали, как мне быть. Оставить ребенка или сделать аборт. Мне уже 37 лет и я хочу быть матерью. Что вы мне посоветуете?
— Марина, я не знаю вашего мужа. Если он полностью здоровый человек, то тогда, конечно, ребенка необходимо оставить. Но если он, ваш муж, не совсем здоров, имейте в виду на всякий случай, ребенок может родиться ненормальным. По-моему — это самое большое горе для женщины: дать жизнь неполноценному ребенку!
В палате звенела тишина. Все застыли. А Даунька, посмотрев на Марину своими ясными ультрачестными глазами, невинно произнес:
— Марина, Кора дала вам очень
Когда через несколько дней я пришла в Маринино дежурство, дежурила Танечка.
— Таня, по моим расчетам, сегодня Маринино дежурство?
— Да, но она сейчас на пятом этаже, она решила сделать аборт.
Вскоре после этих событий у Дау сильно обострилась боль в животе. Ему было трудно лежать. Живот раздували газы. Засыпал с вечера, но после двенадцати ложные позывы, вызванные газообразованием в кишечнике, его поднимали, и весь остаток ночи он уже не спал. Ходил по длинному больничному коридору, так ему легче было освобождать кишечник от газов. Медсестры мне сообщили, что ночью он уже не бредит, не кричит "остановите поезд". К возвращению Марины на работу после довольного длительного отсутствия Дау уже был полностью в сознании. Утром после дежурства Марины, когда я пришла в палату к Дау, мне бросилось в глаза очень расстроенное лицо Марины. Когда я вошла, она, увидев меня, не здороваясь, стремительно вышла из палаты. Я внимательно, молча взглянула в глаза Дау, он с возмущением мне сказал:
— Понимаешь, Коруша, Марина очень хорошая сестра. Я знаю, она с первых часов после травмы все время ухаживала за мной, я к ней был очень расположен.
Но вдруг сегодня ночью она впилась поцелуем мне в губы.
— Даунька, наверное, тебе это приснилось?
— Что ты, Коруша, я хорошо помню. Она даже плакала и упрекала меня, что я ее разлюбил. Я ей объяснил, что я красивист, что она не в моем вкусе, что я ее уважаю как медицинскую сестру, что люблю тебя, иногда завожу любовниц, но она, Марина, не в моем вкусе.
— Даунька, ты ей так и сказал, что она не в твоем вкусе?
— Ну конечно.
Вот этого я боялась. Ходили слухи, что на фронте Марина пристрастилась к алкоголю. И сейчас непротив выпить. Что такое ревность, я знаю хорошо, если на почве ревности ее злобность будет направлена против меня — это полбеды. А если, вдруг, она отравит Дау? На почве ревности все может быть. Как я этого боялась! Зверь ревности мне был знаком! С ним шутки плохи!..
На дежурство заступила Танечка. Я облегченно вздохнула и, наверное, от страха, обуявшего меня со страшной силой, помчалась в Президиум АН. В приемной кабинета Топчиева вспомнила: Александра Васильевича больше нет.
Меня очень сердечно встретила его референт Антонина Васильевна, она пригласила меня в кабинет своего нового шефа. Я вошла и полностью растерялась: на месте Топчиева сидел очень достойный человек, но он мне был чужой. Он был чужой моему горю, которое так сердечно разделял в самые трудные часы моей жизни Топчиев. К счастью, этот незнакомый мне человек говорил по телефону. У меня было время подумать, что я ему скажу.
С тем, что заставило меня прийти в этот кабинет, я могла сказать только Александру Васильевичу. Этому именитому академику я не могла сказать об истории-романе Марины с Дау, и всех моих страхах, что может угрожать Дау! Хватит, уже один раз прошла психиатрическое обследование. Точно такое состояние, когда академик Кикоин пришел по моему вызову ко мне в палату, а я не смогла одолжить денег! Это очень неприятное состояние, но вот телефонная трубка легла на рычаг. Я встретила равнодушный взгляд постороннего человека. Стараюсь выдавить какие-то слова.
В очень щекотливое положение опять я попала.
— Видите ли, после вторичного посещения Пенфильда, которое, как вы знаете, было в конце зимы, Пенфильд склонялся согласиться с нашими медиками, что жалобы на боли в ноге могут носить центральное происхождение, т. е. задет в мозгу центр, который сигнализирует о ложной боли. Но уже после Пенфильда, вот сейчас, Ландау очень жалуется на боли в животе. Гращенков уже и боли в животе отнес за счет центральной нервной системы. Я этому верить не могу, у него боли органического порядка.
— Чем я могу помочь? Я не медик, — сказал мой собеседник очень сердечно и участливо.
— Ну, понимаете, ведь медики не лечат. Они призывают физиков и говорят, что физики должны его отвлечь от боли. Ландау физиков выгоняет, говоря, что, когда выздоровеет, он сам их позовет. Надо как-то убедить медиков в их неправоте, надо что-нибудь чрезвычайное. К примеру (и я загнула несусветное), если Иваненко и его невежественных в физической науке сотрудников в университете разогнать, а на их место на значить учеников Ландау: Абрикосова и других. Вот это на Ландау может произвести громаднейшее впечатление, если боли ложные, тогда он о них забудет.
Но тут я запнулась, замолчала, я поняла, что наговорила лишнего. Оказывается, Д.Д.Иваненко занимает какое-то место в нашем обществе, с ним так поступить нельзя. Со слов Дау, еще в Харькове, для меня Иваненко был подлец, дурак и очень малограмотен в физике.
Я ушла, зная наверняка, что глупо вела себя. Мне данный вице-президент объяснил, что Иваненко уважаемый человек!
Даже мои страхи, так никому и не высказанные, исчезли. Марина, к счастью, оказалась мельче, чем я думала, она чаще стала приходить навеселе, уже два раза ее отстраняли от дежурства. Сейчас она успокоилась, самое ужасное — она стала заискивать передо мной. Угодничество тошнотворно по своей сути, уж лучше бунт! Вид у Марины был несчастный, она потом перешла на работу в другую больницу. Мне было ее жаль, как всякого человека, не достигшего своей мечты. Не счастливее оказалась и я. Моей мечте тоже не дано было осуществиться — Дау не выздоровел!
Как-то приехал из Ленинграда Сонин муж Зигуш. Я его застала фундаментально сидящим в глубоком кресле в палате Дау.
— Коруша, — обратился Дау ко мне, — Соня с Зигушем стали сильно ощущать отсутствие той суммы денег, которую они ежемесячно получали от меня. Ты, вероятно, получаешь мою полную зарплату, пожалуйста, возобнови им высылку денег.
— Нет, Дау, пока ты не выздоровеешь, я этого делать не буду. Соня, Зигуш, их дочь и оба ее мужа — все работают и получают очень приличную заработную плату.
Зигуш вскочил, схватил портфель и выскочил вон из палаты, не попрощавшись с Дау. Дау с упреком, очень грустно сказал:
— Корочка, неужели ты могла превратиться в жадную злючку?
— Нет, Даунька, не сердись. Во-первых, все деньги за звание идут на доплату медсестрам. Я не могла прекратить им доплачивать, они очень потрудились, когда ты был в тяжелейшем состоянии.
— Коруша, прости, я этого не знал. Сестрам доплачивать обязательно надо. Со мной и сейчас очень много возни, я ведь еще совсем получеловек. Я им ночью спать не даю, эта "животная боль" заставляет меня даже ночью маршировать по коридору.