Актея. Последние римляне
Шрифт:
— Какой-то сброд, — шепнул Фабриций Теодориху.
Нападающие, видимо, никогда не участвовали в ночных стычках, и, вместо того чтобы погасить факелы и быстро рассыпаться и этим обмануть неприятеля, они столпились на освещенном месте.
Долина в этом месте переходила в ровное место, что облегчало разбег конницы.
Фабриций все это видел и пренебрежительно усмехнулся.
От черной массы начали отделяться маленькие кучки. Они расходились в обе стороны и образовывали подобие цепи.
Фабриций созвал своих аллеман.
— Окружим карету
В это время снова раздался голос Констанция Галерия:
— Если ты добровольно отдашь Фаусту Авзонию, мы не поднимем на тебя руку. Король Арбогаст и без того справедливо накажет тебя за твое преступление.
Ему ответило только молчание.
— Готовы? — спросил Фабриций у своих аллеман.
— Готовы, воевода!
— Где Теодорих?
— С Германрихом оберегает карету.
— Хорошо… Внимание!
Он поднял меч кверху.
— За мной!
Земля задрожала под копытами лошадей, ночную тишину нарушил военный крик аллеман, железо ударилось о железо. Через минуту раздались удары мечей по шлемам и щитам гладиаторов Галерия, раздались проклятия мужчин, плач женщин.
— Бей, коли! — кричал Фабриций, напав на самую середину цепи.
Прежде чем освободители Фаусты дали себе отчет в том, что произошло, похититель со своей добычей был на другом конце долины.
Он остановился и посмотрел назад.
— Все целы? — спросил он.
— Недостает только Теодориха, — ответили ему солдаты.
— Что с ним сделалось?
— Под ним убит конь.
— Нам нельзя старого солдата оставлять в руках разбойников, — сказал Фабриций. — Двое из вас пусть охраняют карету. Остальные за мной!
И он помчался назад.
Теодорих, опершись плечами о дерево, защищался с остервенением вепря, окруженного в логовище. Со всех сторон на него падали удары коротких римских мечей, а он отражал их щитом и длинной испанской шпагой.
Усталая рука уже отказывалась служить ему. С его лба струился обильный пот, из многочисленных ран лилась кровь.
В ту самую минуту, когда Фабриций подоспел к месту стычки, он зашатался и упал на колени.
— Теодорих, Теодорих! — крикнул встревоженно воевода. — Я иду тебе на помощь!..
Старик хотел встать, но заломил руки и упал лицом на землю.
И снова раздался лязг оружия, снова посыпались проклятия. Гладиаторы, не привыкшие к неожиданным нападениям, рассыпались. Фабриций по тропинке, залитой кровью, пробился к Теодориху, поднял его на коня и протрубил в рог сигнал к отступлению.
Несколько минут спустя по дороге во всю мочь мчалась карета, увозившая Фаусту Авзонию.
Топот скачущих лошадей заглушал шум моря, взволнованного южным ветром. Пенящиеся валы громоздились друг на друга, как разъяренные гиганты.
Фабриций с развевающимися волосами мчался во главе отряда, прижимая к своей груди Теодориха.
Его не страшили разъяренные волны. И в нем все бушевало и кипело. Адская
Он потерял все, что любил на земле. Он был, как корабль, который находился в море в эту минуту. Отовсюду его окружали тени его обманутых надежд. Ему казалось, что он падает в бездонную пропасть, в темную бездну вечного проклятия.
Он наклонился к Теодориху.
— Старик, старик, зачем ты покидаешь меня? — простонал он, как ребенок, рыдающий по матери.
Он прикоснулся лбом к щеке верного слуги и вздрогнул.
Лицо Теодориха было холодно.
Фабриций хорошо знал холод смерти.
И в первый раз в жизни человеческая скорбь стиснула его неукротимое сердце. Слезы, незнакомые высокопоставленному варвару, в первый раз увлажнили его ресницы.
— Да будет тебе легка земля, я собственными руками устелю тебе последнее ложе, мой верный слуга, мой преданный друг, — тихо проговорил он. — Смилуйся над его душой, Творец мира!
А море свирепело все сильнее. Валы ударялись о берег с такой силой, что казалось, что прибрежные скалы вот-вот рассыплются на куски.
Перед лицом разъяренной стихии, с трупом любимого слуги на руках, полный сердечной боли, Фабриций начал понимать все бессилие смертного человека.
— И над моей грешной душой смилуйся, о, Христос, Господь несчастных, — прошептал он.
VIII
В Виенне, в цезарском дворце, в тронном зале, Валентиниан готовился принять Арбогаста, который вернулся в Галлию после окончания счастливой войны с франками…
Два ряда доместиков от главных дверей образовали сверкавший проход. Сверху, из квадратного отверстия потолка, завешенного пурпуровой тканью, лились на их золоченые шлемы и нагрудники, на шелковые плащи и рубиновые монограммы потоки солнечного света.
Они стояли неподвижно, с обнаженными мечами, похожие на мраморные изваяния. Их медали, перстни и наплечники отливали всеми цветами радуги.
В глубине залы, на возвышении, по обеим сторонам трона, сидели члены цезарского совета. Государственный министр сидел уже на своем кресле, министр двора также занял место; префекты галльской и испанской префектур ожидали прибытия «вечного и божественного государя». Среди высших чинов государства не было только Флавиана и Арбогаста.
На пороге из боковых дверей показался главный камергер священных покоев и произнес громким голосом?
— Его вечность, наш божественный государь Валентиниан!
Вдоль рядов доместиков пронесся тихий шепот, точно эхо глубокого вздоха. Советники цезаря поднялись с кресел.
Из комнат императора показалось блестящее шествие. Впереди, в две шеренги, шли пажи-сирийцы в туниках жемчужного цвета, опаленные жгучим солнцем своей родины; евнухи с безволосыми, женственными лицами в голубых туниках, испещренных серебряными блестками; за ними следовали графы и камергеры различных степеней, увешенные золотыми цепями с портретами Валентиниана.