Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях

Стюарт Анна

– Не знаю, Ана. Нам нужно…

– Эй, еврейка! Прочь от ограды!

Эстер мгновенно отпрыгнула, словно прячась от выстрела.

– Я должна идти. Береги себя, Ана.

И Эстер скрылась, спрятавшись среди толпы.

– Ты тоже, – рявкнул немец. – Пошла прочь от ограды, если не хочешь расстаться с жизнью!

Пуля отрикошетила от земли всего в метре от нее. Ана вздрогнула и побежала вниз, к ручью. Она споткнулась и упала в грязь. Эсэсовец расхохотался и выпустил еще одну очередь прямо за ее спиной. Ана с трудом поднялась из грязи и поспешила прочь. Щиколотка у нее ныла, но сердце болело сильнее.

Оно разрывалось от боли по людям, оказавшимся в руках этих чудовищ.

Глава шестая. Июнь 1940 года

ЭСТЕР

– Доброй ночи, сестра Пастернак…

– Но…

– Доброй ночи. Идите домой, к семье. Ложитесь спать.

Эстер вздохнула. Она и не заметила, что задерживала дыхание. Она с благодарностью улыбнулась доктору. Смена выдалась долгой и тяжелой, одна из множества. Эстер так устала, что в глазах все расплывалось. И все же уйти из больницы было трудно. Доктор Штерн был немолод. Из-под кипы выбивались седые пряди. Ему давно пора было уйти на пенсию, но медиков в гетто было немного, и его привлекли к работе. Надевая пальто и отправляясь домой, Эстер чувствовала себя предательницей, но доктор Штерн тепло пожал ей руку.

– Отнеситесь к этому по-другому: если вы будете заботиться о себе, то сможете лучше заботиться о них…

Он обвел рукой людей, столпившихся в приемном отделении, и Эстер печально кивнула. Поначалу весеннее тепло казалось обитателям гетто благословением – наконец-то можно было выбраться из переполненных людьми домов. Но вместе с теплом пришли болезни – и тиф. Болезнь свирепствовала на улицах. Каждый второй страдал от мучительных болей в животе и лихорадки – в июне 1940 года бороться с температурой было нечем.

У насосов стояли постоянные очереди. Некоторые начали рыть собственные колодцы. Мучительнее всего была диарея. Канализации в гетто не было. Отходы на повозках вывозили бедняки, не сумевшие найти другой работы. Раньше, когда в этом районе жило вдвое меньше людей, все было нормально. Но теперь население удвоилось, начался тиф и диарея – и начался хаос. Все воняли, грязь была невообразимой, инфекции распространялись со страшной скоростью. Эстер заставляла домашних мыться, стирать и дезинфицировать свой маленький домик всеми силами, и пока что у них никто не заболел. Но дезинфицирующих средств было мало, поставки в гетто контролировали власти, и получить что-то было невозможно. Недавно запретили переписку с внешним миром. В гетто появилась внутренняя валюта, «марки гетто», которые стали называть «румками» по фамилии их создателя, Румковского. Курс обмена, впрочем, был весьма шатким. Положение в гетто ухудшалось с каждым днем, но никого это не заботило.

Эстер надела шляпу и, борясь с желанием зажать нос, вышла на улицу. Было около девяти вечера, и на улицах было пусто. Еврейская полиция, организованная Румковским, строго следила за соблюдением комендантского часа. Местная полиция вела себя мягче, чем немецкая, но половина новых офицеров гордилась своим положением и пользовалась властью так же безжалостно, как и эсэсовцы. Оружия у них не было, но дубинками они орудовали отменно. А поскольку в гетто у них были друзья и родственники, то коррупция расцвела махровым цветом.

Сразу стало ясно, что лучшее из того, что поставляли в гетто, перепадало узкому кругу избранных. Обида нарастала.

Эстер нервно огляделась. Форма медсестры служила пропуском после наступления комендантского часа. Солнце почти село, и улицы были залиты теплым золотым светом, делавшим их обманчиво красивыми. Настроение у Эстер улучшилось, она подняла глаза к небу, пытаясь увидеть там Бога. В эти дни о Боге вспоминалось редко. Все синагоги сожгли. Хотя Румковский сумел получить разрешение на открытие молитвенных домов, регулярно посещали их немногие – там было тесно и грязно, и люди больше боялись болезней, чем Бога. И разве можно их в этом упрекнуть, если они уже оказались в аду?

Эстер встряхнулась и решительно свернула за угол, чтобы добраться до дома, прежде чем ее снова вызовут. Буквально на днях из дома выскочил молодой человек и вцепился ей в руку, умоляя о помощи. Его жена рожала, но единственную акушерку гетто застрелили в драке из-за картошки несколькими днями ранее. Молодой человек умолял Эстер помочь его жене.

– Я не училась акушерству, – пробормотала Эстер.

– Но вы же медсестра, – убежденно ответил он и посмотрел на нее с такой надеждой, что отказать она не сумела.

К счастью, роды оказались легкими. Мать той женщины умерла от тифа неделей ранее, и главной проблемой бедняжки был страх. Как только Эстер ее утешила, роды пошли спокойно. Супруги осыпали ее благодарностями – и вручили свежий батон, чему она обрадовалась гораздо больше. Молодой отец работал в пекарне и мог выносить маленькие хлебцы – с тех пор они периодически появлялись в доме Эстер. Она была благодарна, но с тех пор прошел слух о ее акушерском мастерстве, и Эстер боялась, что ее могут вызвать на более сложные роды. Через молодых поляков, которые, рискуя быть застреленными, осмеливались приближаться к изгороди и оказывать услуги евреям за деньги (настоящие деньги, а не бессмысленные румки), она передала записку Ане с просьбой передать ей медицинские книги и дать какие-то советы, но та еще не ответила.

Войдя в дом, она на мгновение остановилась, собираясь с мыслями. Она слышала, как Рут и Сара спорят на кухне, как лучше сделать говядину мягкой, – словно сегодня это имело какой-то смысл! Эстер прислонилась к стене и немного постояла, переводя дух.

– Эстер! – по узкой лестнице сбежал Филипп и обнял жену. – Ты вернулась!

Радость в его голосе была настолько неподдельной, что Эстер не сумела сдержать слез. Филипп потянулся и осторожно вытер ее щеки.

– Не плачь, моя чудесная девочка! Все хорошо, мы вместе… Ведь правда?

Он так крепко ее обнял, что они стали почти единым целым. Она почувствовала, что расслабляется, и обвила мужа руками, стараясь притянуть его еще ближе. Стесненные обстоятельства не ослабляли их желания. Напротив, любовь их стала еще слаще и острее. Единственное, чего она боялась, это беременности. Как бы ни хотелось ей родить Филиппу ребенка, но грязное гетто – не место для детей. Филипп был с ней согласен. На прошлой неделе он вернулся домой из своей швейной мастерской с «защитой». Не самое удобное приспособление, но Эстер было приятно, что он позаботился о ней, и ее любовь к мужу возросла безмерно.