Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
его в Москву в «Мусагете» наладилось издание его
стихотворений.
В одиннадцатом году мне было трудно в материальном
отношении. Предстояла альтернатива — отказаться от
написания «Петербурга» и искать средств к жизни мел
кой газетной, журнальной и редакционной работой или
писать «Петербург» (но подвергнуть себя и жену лише
ниям голода и холода). А. А. случайно узнал об этом
«Петербурге» * и в деликатнейшей форме уговорил
принять от него в долг пятьсот рублей, бросить мелкую
работу и сосредоточиться на «Петербурге». Это был
решительный импульс к работе для меня, и я считаю,
что А. А. косвенно вызвал к жизни мой «Петербург».
Помню еще одну незабвенную встречу с А. А. в фев
рале двенадцатого года в Петербурге, в один из периодов,
которые назывались в петербургских литературных
кругах периодами мрачности А. А., когда его нельзя было
увидеть. В этой полосе мрачности он находился, когда
мы с женой жили в Петербурге у В. И. Иванова, на
«Башне» 116. А. А. не виделся в ту пору ни с кем реши
тельно, и особенно трудна была ему атмосфера «Башни».
С В. И. он почему-то не хотел встречаться. И я не хотел
смущать его покоя, но он сам уведомил меня запиской,
которую мне передали тайно от В. П., что он желает меня
видеть, но просит сохранить наше свидание в тайне, дабы
* Заказанном «Русской мыслью», ею потом отвергнутым в
лице В. Я. Брюсова, П. В. Струве, не обеспечивших мне требуе
мых месяцев работы и, однако, поставивших условием в три меся
ца подать 12 печатных листов. ( Примеч. А. Белого. )
320
не обидеть друзей, с которыми он не видится. Он мне
назначил свидание, не помню где, кажется в каком-то
третьеразрядном, глухом, никем не посещаемом ресторан
чике. И тут мы встретились и провели несколько часов
вместе. Этот наш разговор, редкий, но меткий, как все
наши встречи этого периода, мне показал, какого друга
я имею в лице А. А. Помню, я рассказал ему все обсто
ятельства моей так странно складывающейся жизни и все
события, бывшие со мной за период от девятого до
двенадцатого года, события, определившие мою встречу
с Штейнером в мае двенадцатого года. Он слушал меня
молча, сосредоточенно, хотя оформление моего пути было
чуждо ему. Однако ядро моих недоумений и запросов
было ему и приятно и близко. До позднего вечера проси
дели мы с ним и, как заговорщики, разошлись в разные
стороны желто-туманной, слякотной февральской улицы.
Мы ясно пожали тогда друг другу руки,
России», именно «как дети страшных лет» 117. Мой скорый
после того приход к антропософии, ему чуждой, он понял
для меня и за меня, но нисколько не удивился е м у , —
он был подготовлен к нему теми нашими разговорами.
Он сам иначе разрешал свой п у т ь , — в методах разрешения
мы были различны, в ядре, в ощупывании действитель
ности, в Духе мы были в одном и тогда. Стиль его поме
ток к «Запискам чудака» (номер второй и третий 118),
которые он читал уже больной, остался мне, как послед
ний, как бы загробный привет мне, как «да» тому, в чем
мы встретились еще в 1910 году.
С 1913 года А. А. становится и в внешнем смысле для
меня добрым гением, оставаясь всегда внутренне братом.
Он устраивает с Р. В. Ивановым в «Сирине» мой «Петер
бург», отстаивает энергично его (издатель и редактор
«Сирина» не хотели печатать «Петербурга») и тем дает
мне два года материальной свободы, в которые я упорно
и деятельно изучаю антропософию. Позднее, в шестна
дцатом году, зная критическое положение нас, русских,
отрезанных от России, с Р. В. Ивановым энергично при
нимается за выпуск «Петербурга» отдельным изданием от
моего имени, устраивая мне материальное существование,
помогая мне расплатиться с долгами, берет на себя бремя
хлопот и всевозможных забот.
Повернувшись ко мне своим ликом Марии, т. е.
будучи для меня источником душевно-духовной помощи
во многих обстоятельствах моей жизни, А. А. становится
12 А. Блок в восп. совр., т. 1 321
для меня и Марфой, т. е. берет бремя забот и хлопот для
обеспечения моего материального существования 119.
Здесь, рисуя А. А. далеких годов, я не могу не
отметить этих прекрасных штрихов его отношения ко
мне в более позднюю уже эпоху, так чудесно обрисовы
вающих А. А. с ног до головы, от его душевных устрем
лений через душевную личность и теплоту, конкретизи
рованную до самой внешней любви и заботливости
к ближнему. В то время, как иные из моих личных
друзей, постоянно связанных со мной физическим планом,
и не догадывались о моих реальных заботах и нуждах, он,
«великий поэт», постоянно обремененный собственными
делами и отдаленный от меня чисто физически, из своего
далекого Петербурга сквозь все грани, нас отделявшие,
видит ясно меня, барахтающегося в жизненных потемках