Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

Коллектив авторов

глубже и ниже, бесстрашно и покорно.

Этой внутренней силой питались в последующие годы

все его взрывы и вылеты за предназначенный предел. Их

было много. В лирике эти взрывы отразились приливами

гейневской иронии и злобы. Главной мукой Блока бы­

ло — к <190>8-му году — это то, чтоб нельзя было про

него сказать: «Был он только литератор модный, только

слов кощунственных творец» 23. Она продиктовала ему

гневные строки про свою

«малую» судьбу — лирика ин­

теллигенции, каким его посейчас делают: «Молчите, про­

клятые книги, я вас не писал никогда» 24. Все шире от­

крывались глаза Блока на болото «Башни» и весь мисти­

ческий круг. Никто злее не говорил о литературных

друзьях, чем он: «Друг другу мы тайно враждебны, за­

вистливы, глухи, чужды» 25, «Когда напивались, то в

дружбе клялись. Болтали цинично и пряно» 26. Еще злее

говорит он о мещанском обществе, сливки которого он

уже высмеял в первых пьесах: «Ты будешь доволен со­

бой и женой, своей конституцией куцой. А вот у поэта —

всемирный запой, и мало ему конституций». Ни одна

статья из бесчисленных, появившихся после смерти Бло­

ка статей, не говорит о нем как о сатирике. А сатира —

основной тон всех лет его немоты и отчаянья. «Я задох­

н у л с я » , — говорил он матери еще тогда. «Вот моя клет­

к а » , — говорил он позже. «Песни вам нравятся! Я же,

измученный, нового жду и скучаю опять» 27. Он ненавидел

тех (и за то), кому его песни нравились. Бунт против

эстетов был первым его бунтом.

Оставленные Блоком книги его стихов — только знаки

его мучений над основными вопросами его большой ли­

тературной деятельности, которую он всячески старался

335

выявить. Потому они и д ороги, как раны распятого. Но

ни его отчаянье, ни его «мировые запои», ни его поры­

вания к юному идеалу Прекрасной Дамы, ни арфы, ни

скрипки его «Страшного мира» не будут понятны, если

не изучить большого русла, по которому он хотел идти —

и не мог. Смерчи в пустыне ложатся наносами. По их

направлению можно узнать силу и путь бури. Такими

упавшими смерчами после Блока остались: 1) его статьи,

2) его театр, 3) опыты его прозы (если они сохрани­

лись 28), 4) его поэма 29.

Я не могу усвоить данных памяти, что этот период

тянулся целых восемь лет — с 8-го по 16-й, когда я

уехал на К а в к а з , — настолько цельным и неизменным

стоит передо мной Блок этих годов. Я помню его в раз­

ных позах и жестах, но кажется, что это прошел год, а

не восемь. Где-то на Литейном, в каком-то доме пьянст­

ва,

под утро, за коньяком, с Аничковым, в оцепенении,

с остекленевшими глазами. Он и в пьянстве был прекра­

сен, мудр, молчалив — весь в себе. На эстрадах каких-то

огромных белых зал, восторженно встречающих его чте­

ние все тех же стихов и посылавших ему в момент ухода

с эстрады девушку с восторженными глазами, подававшую

ему лилии и розы. У него, в его кабинетах, которые ста­

ли большими и мрачными, заставленными к н и г а м и , — но

осталась прежняя тяга к окраинам, к реке (он умер на

Пряжке). Мы оба стали уже литераторами, и беседы у

нас были литературными, на текущие темы, причем каж­

дой текущей теме Блок давал отпор. Он ненавидел вся­

кие литературные комбинации, кружки, течения, моды,

и от всего этого иронически отделывался уничтожающи­

ми фразами. Периодически вспыхивали у него ссоры и

дружбы с Вячеславом, Чулковым, Белым, Мережковским.

Он никогда не лицемерил в литературных отношениях,

и мнения свои говорил резко и прямо. На редакционных

собраниях в «Шиповнике» помню его немного среди бол­

тунов, ушедшего в себя и все время измерявшего свою

глубину лотами внешней литературной суеты... У себя,

среди друзей, когда иногда вдруг вспыхивало что-то

прежнее, молодое... Но в общем на литературной улице

он стоял памятником. Хорошие, живые минуты бывали

дома, у него, вдвоем, когда он читал новые стихи с чет­

вертушек, резко исписанных, с нажимом, показывал кор­

ректуры, свои и чужие новые книги. Он был отличный

библиограф, у него был полный список стихов со всеми

336

пометками: когда написано, где напечатано. Не терпел

растрепанных листов. Нарезанная бумага лежала ровно

в столе, и аккуратно все складывалось в черные клеен­

чатые покрышки от тетрадей. Еще хороши бывали слу­

чайные встречи — над Невой, или в книжной лавке Ми-

тюрникова. Иногда опять мы долго шли вместе, в беседе,

и каменная маска с него спадала. Волосы носил он ко­

роче и только любил маленький локон из-под шапки.

Критика установит, какой из указанных выше порывов

был для Блока важнее, в какой они между собой зависи­

мости и хронологии. Я беру их глыбами, как выявления

одной и той же силы, таившейся в нем. И теперь же ука­

жу на два факта из его бедной внешними событиями жиз­

ни, имевших огромное влияние на углубление его пи­

сательского самосознания. Это — смерть, тотчас после рож­