Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
но у него был веселый двойник, который ничего не хо
тел знать о строгом поэте с его высокой миссией. Они
были раздельны. Вдохновенный вздор, словесную игру
заводил с нами этот другой Блок, который был особен
но близок мне. Ему самому тоже всегда хотелось шу
тить и смеяться в моем присутствии. H. Н. Волохова и
Любовь Дмитриевна говорили, что мы вдохновляем друг
друга.
Иногда мне кажется непростительным, что я не запи
сывала
не важно. В конце концов, все дело заключалось в тоне,
в смешной, неподражаемой манере произносить фразы.
Когда большой актер умирает, с ним гаснут интонации,
которыми он волновал зрителя, и в рассказе нельзя дать
никакого понятия о них.
Теперь, когда Блока не стало, так же безнадежно
трудно передать его веселость, его творческое дурачество.
«Вот оно, мое веселье, пляшет и звенит, звенит, в кустах
пропав» 16.
Отзвенело веселье, звук умер, но он еще дрожит в
ушах тех, кто его слышал.
Я слышала звон его веселья и видела тогда только его
снежный образ. Известно, что жизнь Блока не была без
грешной, и все же никогда в его существе не запечатле
вались соприкасания с низменной землей. Я видела его
всегда затянутым «лентой млечной» 17, отвлеченным и
чистым. H. Н. Волохова сказала однажды: «К Блоку тя
нулось много грязных рук, многим почему-то хотелось
утянуть его в трясину, но с него все соскальзывало, как
со льда, и он оставался прозрачным». В начале нашего
знакомства я положительно не хотела верить в его мно
гочисленные увлечения, и однажды, когда он, читая нам:
«Открыли дверь мою метели», дошел до слов: «И женщин
жалкие объятья знакомы мне, я к ним привык» 1 8 , — я
15 А. Блок в восп. совр., т. 1 417
расхохоталась: эти слова в устах Блока мне показались
странными и совсем не подходящими. Я заявила ему это
совершенно откровенно, когда он с удивленной улыбкой
спросил меня, чему я смеюсь. Александр Александрович
и Любовь Дмитриевна, в свою очередь, начали смеяться
надо мной. Она упрекнула меня за то, что я смотрю на
Блока как на гимназиста. Разумеется, я не смотрела на
него так, но он мне казался всегда бесконечно далеким
от земли. То, что я бывала почти ежедневно па Лах-
тинской и видела его в повседневности, нисколько не ме
шало этому. В квартире Блоков жили Поэт и Прек
расная Дама — настоящие, без тени того декадентского
ломанья, которое было свойственно тогда некоторым поэ
там и особенно их дамам. Безыскусственность,
ность и предельная искренность отличали обоих от
большинства.
Наши посещения Лахтинской давали нам много цен
ного. Общение с Блоком способствовало духовному
росту — не одно лишь веселье мы черпали там. Путь к
Блокам через Неву на Петербургскую сторону радовал.
Снежный Петербург и наш друг — поэт были нераздели
мы. Погружаясь в снежную мглу, мы уже вступали
в царство Блока. Я приезжала на Лахтинскую всегда в
приподнятом настроении. Помню момент, когда на наш
звонок обычно открывал дверь сам Александр Александ
рович. Неизменно в темно-синей блузе с белым отлож
ным воротничком. При виде Волоховой он опускал на
мгновение глаза, но я тотчас же разбивала «трепетное»
настроение какой-нибудь неожиданной фразой, которая
его смешила. Он преувеличенно вежливо снимал с меня
пальто. Часто юмористический тон появлялся не сразу.
Иногда мы говорили о чем-нибудь насущном для нас в
данный момент, обсуждали что-нибудь достаточно серьез
ное, вдруг в Александра Александровича «вступало».
Передавая мне чашку чая, он говорил напыщенно, ка
ким-то пустым звуком: «Как я счастлив передать вам
это». Обычно я сентиментально вздыхала, а Любовь
Дмитриевна со смешком на низких нотах говорила: «Ну,
начинается!» И уж раз началось, не скоро кончалось.
Иногда Блок дурачился до изнеможения. Волохова гово
рила, что ее начинала беспокоить в таких случаях напря
женная а т м о с ф е р а , — я не замечала этого, меня несло в
веселом вихре шуток вслед за Блоком. Впрочем, некото
рую чрезмерную остроту ощущала иногда и я, это бывало
418
главным образом в разговорах о Клотильдочке и Морисе,
которые появились уже на второй год нашего знакомст
ва. Однажды Александр Александрович сказал мне:
«Мы должны с вами породниться, Валентина Петровна.
Давайте женим наших детей». Я возразила на это, что
у нас нет никаких детей. «Ничего, будут. У вас будет
дочь Клотильдочка, а у меня сын Морис. Они должны
пожениться». Через несколько дней после этого разговора
мы с Волоховой пришли к Блокам. Я забыла о Клотиль-
дочке. Александр Александрович неожиданно ушел к
себе и через некоторое время возвратился с довольным
видом, держа больших, вырезанных из газеты кукол.
Одну он поднес мне со словами: «Вот ваша Клотильдоч-