Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
(хотя и односторонне), как прежде, у меня нет пока огня.
Кроме того, я не почувствую в нем, вероятно, никогда
того, что есть специально Христос».
То, что недавно нас связывало, уже казалось Блоку
«односторонним».
В январе 1905 года он усиленно звал меня в Петер
бург. Отношение его к Мережковским изменилось, он пи
сал, что они «совсем другие, чем когда-то. Дмитрий Сер
геевич и говорить
лизны, нет. Зинаида Николаевна тоже бела, иногда
(часто) — совсем». Я не поехал. А летом 1905 года была
моя последняя юношеская поездка в Шахматово.
Пути наши с Блоком круто разошлись. Переписка
оборвалась. Скоро она сменилась ожесточенной журналь
ной полемикой.
10
<...> Мы ожесточенно нападали друг на друга от 1907
до 1910 года. Затем полемика затихла. Появились стихи
Блока «На поле Куликовом», где я радостно узнал мощ
ные и светлые звуки прежнего певца «Прекрасной
Дамы». <...>
Осенью 1910 года я написал Блоку приветливое пись
мо, с предложением ликвидировать наш раздор. Он ра
достно отозвался. 23 ноября 1910 года он писал мне:
«Твое письмо очень радостно мне. Да, надо и будем гово
рить... Я был бы рад видеть тебя скорее».
Но прежней дружбе не суждено было воскреснуть. Мы
продолжали смотреть в разные стороны. Встречи наши
были ласковы, дружелюбны, но внешни. Вместо первона
чальной любви, последовавшей вражды, наступила благо
склонная отчужденность.
124
11
В апреле 1911 года я навестил Блока в Петербурге.
Его не было дома. Я сел подождать в кабинете и вникал
в стиль его комнаты. Все было очень просто, аккуратно
и чисто. Никакого style moderne, ничего изысканного.
Небольшой шкап с книгами, на первом месте — много
томная «История России» Соловьева.
Пришел Блок. Из передней я услыхал его обрадован
ный голос: «Ах! пришел!»
Очень он был нежен. Вся семья — Любовь Дмитриев
на, мать Блока Александра Андреевна и вотчим его,
полковник Франц Феликсович К у б л и ц к и й , — встретили
меня как воскресшего из мертвых. Не могу не помянуть
добрым словом ныне уже покойного Кублицкого. Худой,
поджарый, высокий, с черными усами и кроткими черны
ми глазами, мягкий, деликатный и в то же время убеж
денный военный, бравый, смелый, обожаемый солдатами.
В 1915 году он командовал но южногалицийском фронте
и вернулся в Петербург в шинели, забрызганной кровью.
При
Мы условились с Блоком, что я приеду летом в Шах-
матово. Не веселый это был приезд. Блок жил с матерью
в большом доме. Любовь Дмитриевна была где-то далеко
на гастролях. Незадолго перед тем Блок получил наслед
ство от отца, профессора Блока, умершего в Варшаве, и
перестроил большой шахматовский дом. Появились но
вые, комфортабельные верхние комнаты, и здесь все было
чисто, аккуратно, деловито. Блок сам любил работать
топором: он был очень силен.
«Хорошо, что ты п р и е х а л , — встретила меня Александ
ра А н д р е е в н а . — Саша страшно скучает. Сегодня мы гово
рили: хоть бы страховой агент приехал!»
В заново отделанном доме нависала тоска. Чувство
вался конец старой жизни, ничего от прежнего уюта.
Блок предавался онегинскому сплину, говорил, что Пуш
кина всю жизнь «рвало от скуки», что Пушкин ему осо
бенно близок своей мрачной хандрой.
Зачем, как тульский заседатель,
Я не лежу в параличе? 29
На столе у Блока лежали корректурные листы чет
вертого сборника стихов 30, он давал мне их на утренние
прогулки. Здесь были «Итальянские стихи», написанные
Блоком во время поездки в Италию, год назад, летом 31.
125
Путешествие по Италии имело для Блока большое
значение. Уже в его ранних стихах было много от италь
янских прерафаэлитов: и золото, и лазурь Беато Анже-
лико, и «белый конь, как цвет вишневый» 32, как на
фреске Беноццо Гоццоли во дворце Риккарди, и что-то
от влажности Боттичелли. И действительно, в Умбрии в
нем ожили напевы стихов о Прекрасной Даме.
С детских лет — видения и грезы,
Умбрии ласкающая мгла.
На оградах вспыхивают розы,
Тонкие поют колокола.
Особенно тонко почувствовал он Равенну, где «тень
Данта с профилем орлиным» пела ему о «новой жизни».
В стихотворении «Успение» он воспроизвел всю прелесть
треченто: 33
А выше по крутым оврагам
Поет ручей, цветет миндаль,
И над открытым саркофагом
Могильный ангел смотрит вдаль!
Здесь вновь дыхание миндальных цветов, как в юно
шеском подражании Экклесиасту:
Миндаль цветет на дне долины,
И влажным зноем дышит степь 34.
Но в некоторых из итальянских стихов меня неприят
но поразили мотивы «Гавриилиады» 35. Когда я сказал