Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности
Шрифт:
А вот в этой – уже цитировавшейся – строфе –
…Что ж увидит, что узреет око –немощному глазу вопреки?Просыпаюсь высоко-высоко…И Кура название реки –находим очень интересное сочетание играющего ударениями повтора («высоко-высоко»), чисто звукового по своей природе, с повтором смысловым (точнее, интонационно-смысловым), явленным в синонимах (увидит-узреет, око-глаз), причем в паре «око-глаз» акцент делается на их некое различие, даже противопоставление (синоним как антоним!). Иными словами, звуковая сдвоенность перемежается с противоречивой смысловой.
Вообще же этот прием звукописных повторов традиционен в русской поэзии. Еще у Пушкина в «Евгении Онегине» встречаем: «И, как огнем обожжена, / Остановилася она». /
Множество примеров тому можно найти у Мандельштама, Цветаевой [122] , Пастернака, Хлебникова, из современников – у Ахмадулиной [123] . Есть в этом почти что непроизвольном повторении некая механическая иррациональность, некое фонетическое таинство, шаманство со словом. Хлебников писал: «Лыки-мыки это мусульманская мысль, у них есть шурум-бурум и пиво-миво (ср. и тазики-мазики у Цыбулевского. – П.Н.), шаровары, то есть внеумное украшение слова добавочным почти равным членом». Вспомните и о назойливом редифе – этой канонической эпифоре касыд и рубайят. Потому-то, мне кажется, и учащаются эти повторы в прозе (обратите внимание на название!) «Шарк-шарк», где повествование ведется о Средней Азии, и даже русское «шиворот-навыворот» – представляется мне «мусульманской мыслью» [124] [125] .
122
Цыбулевский пишет (РППВП, 35): «У Цветаевой явственна тенденция повторения – точно зеркало ставится перед словом, слово обнаруживает свойство, обратное текучести – цепкость».
123
Ср. у Ахмадулиной, в сборнике «Струна» (1962): «…Припоминается мне снова, / что там, среди земли и ржи, / мне не пришлось сказать ни слова, / ни слова маленького лжи». Или: «…Мне невтерпеж, мне невтерпеж / от влажности, от полнолуния, / и я брожу, как полоумная. / – Вам не в Тергеш? – Мне не в Тергеш».
124
Хлебников В. Неизданные произведения. М., 1940. С. 367. Приводя эту цитату, Ю. М. Лощиц и В. Н. Турбин в своей интересной статье «Тема Востока в творчестве В. Хлебникова» пишут: «Внимание Хлебникова привлекало свойственное… тюркским языкам стремление к агглютинации, к „склеиванию” слова, понятия из разнородных или, напротив, из тавтологически повторяющих друг друга, почти тождественных по смыслу или звучанию корней… Бросается в глаза, что, воспроизводя не всегда ясный рационалисту-европейцу прихотливый ход „мусульманской мысли”, Хлебников-языкотворец часто придает русскому слову агглютинационный характер. И с большой степенью вероятности можно утверждать, что по законам агглютинации… склеивал образы и Хлебников-художник» (Народы Азии и Африки. 1966. № 4. С. 160).
125
Так же как и «тяп-ляп», «чудо-юдо», «шито-крыто» и т. п.
Вторым и более сложным приемом удваивающего повторения является следующий (см. выделенное):
…Дым-камень или камень-дым, / немного каменного дыма – / и путь все там же проходим, / где та же грязь непроходима (с. 45).
Или:
…И он был я. И я был он (с. 95).
Слова и словосочетания организуются симметрически – «точно зеркало ставится между ними», как сказал бы сам Цыбулевский. Насколько мне известно, этот прием не закреплен терминологически, и я буду называть его «зеркалкой». Симметрия для него характерна, но возможны и отклонения, точнее смещения ее оси:
…Пусть дождь идет и небо меркнет, / и ты уходишь сгоряча: / незримо над Рачою Верхней / сияет Верхняя Рача (с. 33).
Зеркальность этого приема не мешает проявляться свойственной ему динамичности. В самом деле, он подразумевает движение, но не всякое, а колебательное или круговое – одним словом, циклическое, замыкающееся на исходную точку. Вот движение вверх-вниз:
Все равно куда – что сперва, что потом.Но всегда навсегда – только пусть:Карусельный спуск, Винный подъем.Винный подъем. Карусельный спуск.А
В общем виде «зеркалки» можно рассматривать как торжество и незыблемость тождества, как некие полиндрономы, перевертни (где единица чтения – не буква, а слово), что не мешает им – иной раз – сработать и во имя иронии (с. 85):
На миг один перед глазами – и тут же вихрем понесло. Подумать только: Мукузани! Село – вино. Вино – село. О чем же дальше, если – мимо? О том, что нам не суждена и прядь струящегося дыма вина – села. Села – вина.126
Гелатский монастырь XII–XIII вв., примерно в 3 км от Кутаиси.
Немало зеркалок и в прозе:
Во всяком случае голос – свет, свет – голос… (с. 122).
Или:
…пока не становится перьями соколиными, соколиным опереньем… (с. 140).
Или:
Вино, Еда, Еда. Вино. И водка (с. 144).
Или:
Усы и шапка-чашка или чашка-шапка – что едино (с. 175).
Или:
Они живые. И камины резные. Резные камины. И ковры к настроению. И настроение к ковру (с. 217).
Или:
Собаки-голуби и голуби-собаки (с. 262).
Или:
Утро. Белое синего. Синее белого.
И т. д.
Как видим, чаще всего зеркалки – это звуковые завитушки, эти восточные «лыки-мыки» – барокко. Но иногда маятниковые движения звука в зависимости от направления дают и смысловую вариацию, игру оттенков – поэт словно бы проворачивает слова вокруг оси, ищет наилучший ракурс: «…И ковры к настроению. И настроение к ковру».
Вот еще два прозаических примера зеркалок:
Утро отъезда. Прощальный взгляд за ограду. Теленок – циркулем ножки. На ножках циркульных (с. 116).
Или:
Приближается свадьба снизу. Течет дудочка по улочке. Растеклась по улочкам дудочка (с. 235).
Они интересны вот чем. Их зеркальность не абсолютна, это как бы кривые зеркалки, но искажения, мне кажется, здесь не случайны. Первое, левое, отражение в обоих случаях гораздо прозаичнее второго, правого; правые отражения как бы осмотрелись и обладают уже всеми атрибутами стихотворной строки или фразы. Прозаический опыт своих соседей слева, двойников и предшественников, учтен, ритмически переосмыслен и заглублен – ценой деформации отражения, отказа от его адекватности.
Отличие зеркалок от собственно повторов можно видеть в следующем примере, где наличествует и то и другое (с. 11): «…И листик-жук, точнее, жук-листок, / несет, несет его воздушный ток».
Если в приеме повторе – «несет, несет» – движение поступательно, звук (голос) нагнетается линейно, то в зеркалке ощутимо маятниковое, колебательное движение, кривая которого напоминает параболу. Тем не менее оба приема едины, как компоненты звукописи. Их объединяет, они смыкаются на том, что обе являются внеумными проявлениями упоительного удвоения слов и словосочетаний и своеобразными средствами усиления голоса и поэтического убеждения.
Ассоциативная смыслопись: гнутое слово и гнутая фраза
Теперь поговорим о контактном генотипе смысла, о смыслописи. Я уже отмечал, что псевдокорнелюбие хотя и обладает звуковой природой, но содержит в себе и смысловые потенции: сопряжение близких по звучанию, но разнокоренных слов – первый мостик из звукописи в смыслопись.