Александр Невский. Сборник
Шрифт:
— Сон снился... убили Михайлу... ждала его... думала, увижу ноне... не видала... обещала в монастырь... теперь поздно! — ломая руки, задыхалась она.
— Да что ты, боярыня, Христос с тобой, какие такие обещания!
— Обещалась!
— Да парню-то гибнуть за что? Ведь он только и жив тобою, коли, Боже сохрани, узнает он, что тебя нет, так ведь ему не жить на белом свете!
— Что же делать-то теперь? Научи, что делать?
— Да ничего не делать, Михайла Осиповича ждать, а приедет он, тогда весёлым пирком и за свадебку!
— Что
— Про какой грех толкуешь ты, боярыня, я не пойму. Ведь ты обещалась выйти за Солнцева, а теперь в монастырь идёшь, ведь это тоже грех.
Боярыня молчала.
— А уж коли за грех принимаешь замужество, так владыка тебя от обещания твоего разрешит.
Боярыня с сомнением покачала головой.
— Аль не веришь, вот погляди тогда; коли сама не хочешь, так и я к владыке пойду.
— Не разрешит он! — сомневалась боярыня.
— Тогда увидишь, а ты только пообещай мне не уходить, пока я от владыки тебе ответа не принесу.
Боярыня обещала, снова её сердце оживилось надеждою. Долго просидел с ней боярин, рассказывая ей о битве, о ране Солнцева, о его любви к ней. Раскраснелась боярыня, слушая его, забыла и горе, только холодело у неё сердце, когда она вспомнила о владыке, но Симский сумел успокоить её. Уже стемнело, когда он ушёл. Боярыня отправилась к себе в опочивальню, жарко, горячо молилась она, и так легко, хорошо было у неё на душе.
Сладко спалось ей эту ночь, ни страшных снов не видала, ни тревоги никакой не чувствовала. Высоко уже стояло солнышко, когда проснулась она, и показалось ей, что и свет теперь другим стал, да и она сама совсем не та, что была прежде.
XII. НА ШАГ ОТ СМЕРТИ
После окончания боя, когда вся дружина и рать новгородская собрались в своём стане, Симский не обнаружил Солнцева. Дрогнуло у него сердце. Не долго думая, бросился он на поиски. Немало исходил боярин отыскивая приятеля, наконец в глаза ему бросились знакомые доспехи.
Перед ним лежал Солнцев.
Лицо его было бледно, в нём не было ни кровинки, казалось, смерть сделала своё дело. Правое плечо было покрыто запёкшейся кровью, из-под которой сочилась струйка свежей, покрывая землю алой краской.
Чуть слеза не прошибал Симского при виде убитого приятеля.
— Э, Михайло Осипович, знать, недаром чуяло твоё сердечушко, когда ты говорил о своей смерти!
Постояв над Солнцевым, Симский нагнулся и дотронулся до лица, оно было тёплое.
— Батюшки, да, никак, он жив! — вскричал обрадованный боярин.
Приложив руку к груди, он почувствовал, что сердце у Солнцева бьётся.
— Жив, голубчик, жив! Авось отхожу я тебя, друг сердечный, — говорил он радостно, разрывая рубаху и делая из неё перевязку.
Притащив в свой шалаш, боярин начал усиленно отхаживать дружинника. Радости
Три дня пролежал Солнцев в палатке Симского. Рана сильно беспокоила его, а завтра дружина должна была тронуться в обратный путь. Облюбовав одну из повозок, Симский приказал устроить над ней полотняный навес и навалить её сеном. После этого он распорядился перенести Солнцева в его дорожное помещение.
Рано на заре тронулась в путь дружина, гул пошёл по лесу от тысяч ног, от лошадиных копыт; разрывающим сердце криком и стоном скрипели колеса обоза.
Тяжко было Солнцеву. Тяжко ему было и тогда, когда он спокойно лежал в палатке боярина, но невыносимо стало теперь, когда на каждом шагу его подбрасывало вверх; он стонал, крепко сжав от боли зубы. Несколько часов он переносил невыразимые муки.
Наконец обоз остановился; измученный Солнцев чуть не терял сознание; от страданий он окончательно обессилел. Глаза его были закрыты, он едва дышал, лицо было бледно как полотно. Сквозь перевязку сочилась и запекалась кровь.
Подошедший Симский не без страха глядел на больного, на его сильно изменившееся в несколько часов лицо.
— Тяжко... умру... брось... легче будет... — шептал дружинник.
— Как бросить? Зачем бросать? Господь с тобой, — говорил боярин.
— Невмоготу... трясёт... больно... помираю...
— Потерпи, Михайло Осипович, маленько потерпи, голубчик. Я знаю, тут неподалёку село есть, небось и знахарки найдутся, там тебя я и оставлю, вмиг они на ноги поставят!
— Помру я, не доеду... невмоготу...
— Да ведь скоро, к вечеру будем там, а то где же я тебя здесь оставлю-то, среди леса дремучего? — И, увидев сочившуюся из плеча кровь, принялся за перевязку. Солнцев немного успокоился и впал в забытье. Симский отошёл от него.
— Не хорош, куда не хорош, и вправду не помер бы, — с тоскою бормотал он.
Жаль ему было Солнцева, от души жаль, давно уже сошлись они с ним, и чем дольше шло время, тем более росла и увеличивалась его привязанность к дружиннику.
После трёхчасовой стоянки рать снова поднялась и двинулась дальше.
Солнцев очнулся, и снова нестерпимая боль начала мучить его, снова заметался он, снова открылась только что перевязанная рана. Руки горели как в огне, жгучая, острая боль не давала ни на мгновение покоя.
Симский несколько раз подъезжал к нему и с каждым разом всё более и более приходил в отчаяние.
— Господи, скорей бы добраться, скорей бы, а то, пожалуй, и помрёт дорогой! — шептал он.
Наконец лес начал редеть, открылось поле, и при заходящих лучах солнца загорелся церковный крест. Обрадовался боярин; сняв шапку, он набожно перекрестился и тотчас же бросился к Солнцеву, чтобы утешить его. Отбросив холст, он окаменел. Солнцев, вытянувшись во весь рост, протянув вдоль тела руки и закинув назад голову, лежал неподвижно, спокойно. Повязка с плеча была сорвана, и из раскрытой раны едва сочилась кровь.