Александровскiе кадеты. Смута
Шрифт:
Игорёк кивнул.
— Застряли, Константин Сергеевич. Но ничего, время нас само обратно вынесет, как вас вынесло.
— И уважаемая Юлия ничего тут не может сделать?
— Она может, — солидно сказал Игорёк. — Только не знает, как.
Подполковник принялся расспрашивать, но Юлька упрямо смотрела вниз и отвечала односложно. Нет, она понятия не имеет, как всё оно так получилось. Да, она может воспроизвести «последовательность мыслей», но ничего не происходит. Наверное, требуется как раз сама машина, а уж она, Юлька — так, приложение…
Теоретическим
— Думаю, что всё просто. Юля и Игорь останутся тут, у меня. Будут ждать, когда их, э-э-э, унесёт обратно. Как уносило нас. И из вашего 1972-го, и из вашего же 1917-го.
— Что ж нам, взаперти тут сидеть? — вздохнул Игорёк.
— А что ещё можно сделать? — удивился подполковник и Федор мысленно с ним согласился. — Вы не знаете здешней жизни. Мало ли что может случиться!
— Вы у нас взаперти не сидели, — буркнул Игорёк.
— «Взаперти» — это метафора. Конечно, погуляем с вами по Гатчино, в Петербург съездим… вам будет интересно.
— Интересно… — вдруг очень по-взрослому сказал Игорёк. — Не за интересом мы сюда…
— Мы ж случайно! — удивилась Юлька.
— Случайно. Но дед и ба как говорят? Что случайностей со временем не бывает. И, раз мы тут, дело надо делать.
— Какое? — хором спросили и кадеты, и Ирина Ивановна с Константином Сергеевичем. А Юлька ничего не спросила, потому что она уже обо всём догадалась.
— Дед что говорил? Что и в вашем потоке тоже надо предотвратить тысяча девятьсот семнадцатый. Что у вас должно получиться. Ну… вот… и мы как бы здесь…
Он вдруг покраснел и сбился.
— Идея понятна, — очень серьёзно сказал Две Мишени. — Но что вы собираетесь сделать? Что такого, чего не можем мы? Вы не знаете города, нравов, обычаев… да вы даже креститься не умеете!
— Умею! — возмутился Игорёк. И показал.
Да, умел. Юльку пришлось учить, но ученицей она оказалась способной.
— В храм вы не зайдёте — всё перепутаете, хорошо, если городовому не сдадут вас. Так что же вы сможете сделать?
— То же самое, что вы в нашем семнадцатом, — вдруг проговорил Игорёк и за столом мигом воцарилась мёртвая тишина.
— Неплохие рассуждения для мальчика двенадцати лет от роду, — покачала головой Ирина Ивановна.
— Деда как учит — иногда неплохо у врага кое-что позаимствовать. — Игорёк упрямо нагнул голову. — «Индивидуальный террор», — выговорил он старательно.
— Мы не знаем, что случилось в вашем семнадцатом, — глухо сказал Две Мишени. — Не знаем, получилось или нет. Не помним. Но… у вас-то изменилось что-то?
Игорёк покачал головой.
— Нет. Но дед говорит, что это так сразу и не должно было произойти, что слияние потоков требует времени…
И вот тут-то Федя Солонов и принялся рассказывать о том странном видении, мелькнувшем в памяти — о том, как они столкнулись на каком-то мосту с некой парой странных немолодых рабочих, и господин подполковник… застрелил их обоих. Застрелил, а тела велел сбросить в Неву…
Потом был ураган вопросов, на которые Федя
И главное — «почему же молчал?!» — потому что сам не мог понять, что это, куда это и к чему. Потому что это воспоминание словно растворялось, ускользало, уходило в глубину, когда кажется — вот же оно, рядом, и можно поделиться с друзьями, а миг спустя его уже нет и ты сам удивляешься, про что ж это я такое только что думал?
— Но у нас ничего не изменилось… — растерянно пробормотала Юлька, словно и разом забыл недавние слова Игорька. — Всё как было, так и есть…
— Значит, у нас-таки получилось, — подытожил Две Мишени. — Но до конца ли? И от кого мы так долго потом отстреливались?
— От кого бы ни отстреливались, неважно. Мы исполнили главное, — вслух рассуждала Ирина Ивановна и вдруг осеклась, глядя на Юльку. — Юля, милая, с тобой всё хорошо?
Юлька сидела бледная и глаза её словно остекленели.
Все разом вскочили, кинулись к ней, у Ирины Ивановна в пальцах мелькнула скляночка, кажется, с нашатырём.
…Юлька в этот миг словно ринулась вверх, взмывая над крышами майского городка, и земля под ней вдруг стала рассыпаться пригоршнями зелёных и золотистых огоньков, сплетавшихся в бесконечные двойные спирали, скручивавшихся и вновь разворачивавшихся; они плясали среди великого множества подобных, протянувшихся сквозь черноту пространства, и Юлька каким-то шестым чувством понимала, что это никакое не привычным наш космос, где кружат спутники вокруг Земли, а автоматические станции прокладывают дорогу к Венере и Марсу.
Она видела, как зеленые искорки становятся золотыми и наоборот. Как потоки этих двух цветов пытаются сойтись и слиться, но не получается, их всё равно разносит в стороны, зелёное в одну, золотое в другую.
Но мало-помалу в потоках нарастала какая-то неправильность, сбой, неравномерность. Сложно, но плавное движение сменилось судорожными рывками, словно живое существо пыталось вырваться из сжавшихся челюстей капкана. Где-то завязался узел, что мешает и не пускает, поняла она. Захотелось протянуть руку, расправить, развязать… но она не знала, как. Тело не слушалось, как во сне, когда вдруг замираешь, мир вокруг тебя рушится, в тебя летят пули, а ты не можешь шелохнуться, двинуться, укрыться.
Крик умер у неё на губах, сердце оборвалось в бездну.
…У Юльки закатились глаза, она обмякла; Две Мишени едва успел подхватить её, заваливающуюся набок; Ирина Ивановна решительно поднесла к Юльке к носу нашатырь.
Юлька дёрнулась, закашлялась, заморгала.
— Доктора надо!..
Ирина Ивановна держала Юльку за запястье, считала пульс.
Игорёк чуть не плакал, но «чуть», как известно, не считается.
В общем, всё обошлось. Явился корпусной доктор, послушал, поцокал языком, нашел «нервическое истощение, да-с, я бы прописал мадемуазель прежде всего покой, хорошее питание, а затем — морское путешествие или поездку на воды, купания и так далее…», но Юльке уже стало легче.