Александровскiе кадеты. Смута

Перумов Ник

— Какие ещё сведения? — балтийцы перегораживали им путь. Позади уже начал скапливаться народ, раздались нетерпеливые выкрики.

— Что у вас там? — из дверей высунулась фигура в круглых очках, с острой бородкой клинышком. Голос властный, привыкший отдавать команды.

— Подозрительных задерживаем, товарищ Троцкий!

— А подозрительных расстрелять, да и вся недолга, — нервно засмеялся Лев Давидович.

Он, конечно, шутил. Это все понимали; но один из матросов резко сдёрнул винтовку с плеча:

— Генерального штаба полковник, говоришь?..

А ну, иди сюда, щас проверим, какой такой ты полковник…

— Подполковник, — холодно поправил Две Мишени. Коротко взглянул на Ирину Ивановну, и она столь же коротко кивнула.

— Падайте! — выкрикнула она в следующий миг, выхватывая плоский дамский браунинг.

Другой браунинг, куда внушительнее, оказался в руке Константина Сергеевича.

Выстрелы загремели часто-часто, а кадеты, все трое, дружно, как учили, плюхнулись на пол.

Позади завизжали, завопили, завыли, но Ирина Ивановна уже развернулась, прикрывая Аристову спину и маленький пистолет в её руки бил без промаха — по тем, кто попытался схватиться за оружие.

Федя Солонов, упав было ничком, тут же вскочил на четвереньки, выстрелы гремели над самым ухом и падали, отскакивая от пола, стреляные гильзы.

Товарищ Троцкий, он же Лейба Давидович Бронштейн, сын богатых арендаторов, на миг застыл в дверном проёме. Острые глазки за стеклами очков вдруг расширились, рука дёрнулась к карману брюк (знаменитого френча он тогда ещё не носил), но Константин Сергеевич Аристов оказался куда быстрее.

Пуля браунинга калибром 7,65 миллиметра разнесла круглую стеклянную линзу очков, вошла в глаз и поразила мозг. Вторая пробила лобную кость черепа, но этот выстрел был уже не нужен — падающий на пол человек был мёртв.

Лев Троцкий, «демон революции», номер два в списке профессора Онуфриева — лежал на затоптанном грязном полу некогда блиставшего чистотой Смольного института благородных девиц, мёртвый, как камень.

Но тут кто-то уже разобрался, что к чему, и первая ответная пуля ударила в стену — мимо, человек явно в запале.

— Вперёд! — гаркнул Две Мишени, стремительно меняя обойму.

…Военно-революционный комитет не успел разойтись по районам Петрограда, координируя рабочие и солдатские отряды. Все они были здесь — Антонов-Овсеенко и Подвойский, Садовский и Фомин, Евсеев и Скрипник, Аванесов и Голощёкин, Молотов и ещё несколько человек.

Кто-то из них лихорадочно пытался вытащить застрявший в кармане револьвер. Кто-то, видимо, безоружный, метнулся зачем-то к окнам, но прыгать не решился, высоко, третий этаж.

Самый смелый и ловкий выхватил-таки оружие, Две Мишени, не дрогнув, всадил тому пулю в лоб. Нажал кнопку, выпала пустая обойма; одним движением Аристов перезарядил браунинг, пока Ирина Ивановна держала всех остальных на мушке.

— Дверь, Федор, Петя! — рыкнул подполковник.

Дверь они успели захлопнуть и подпереть столом, и она тотчас треснула, насквозь пробитая винтовочной пулей.

— Номер три, Антонов-Овсеенко, — громко сказал Аристов и выстрелил.

И почти сразу выстрелила Ирина Ивановна.

Человек

в поношенном костюме с несвежим воротничком опрокинулся, с грохотом повалив стул, из разжавшихся пальцев выпал револьвер.

— Мы сдаемся! — крикнул кто-то; а другой кто-то, рыча, прыгнул прямо на Ирину Ивановну. Пуля встретила его в воздухе, тело тяжело ударилось об пол.

— Где-то тут должны быть патроны, — хладнокровно бросила госпожа Шульц.

— Пощады! — сразу двое вскинули руки вверх. — Сдаемся, пощады, сдаемся!

И сразу же—

— Хрен тебе! — могучего сложения мужчина замахнулся стулом, пули ударили его в плечо и грудь, затем в голову и он упал на колени.

Две Мишени хладнокровно перезарядил браунинг и продолжал стрелять.

— Номер четыре… Крыленко.

— Номер пять… Молотов.

— Да мы же сдались!.. — истерично взвизгнул кто-то, вжавшийся в угол.

Аристов молча выстрелил. Голова взвизгнувшего дернулась, тупо ударилась о стену, штукатурка сделалась алой.

Входная дверь меж тем трещала вовсю, в неё стреляли и били прикладами, но Смольный институт ладили на совесть.

Военно-революционного комитета Петроградского совета больше не существовало.

Оставалось только одно — как-то отсюда выбраться…

— Патроны, — очень спокойно проговорил Две Мишени. — Где-то тут у них точно должны быть патроны…

Интерлюдия 1.1

Ленинград, лето 1972 года, Комарово, Академический посёлок.

Юлька Маслакова была абсолютно и совершенно счастлива. Наверное, это было неправильно — ведь мама уехала, уехала надолго, и она, Юлька, должна скучать и страдать, но она совсем не скучала. Уж слишком интересно, невероятно интересно было всё, что с ней происходило.

С того самого момента, как она безошибочно указала на место, где стояла исчезнувшая «машина времени» (на самом деле, конечно, никакая не «машина» и уж тем более не «времени»), профессор Николай Михайлович Онуфриев не оставлял Юльку в покое. На бесшумно скользящей по дороге «волге» (Юлька никогда не ездила на подобных машинах, на такси у них с мамой попросту не бывало денег) профессор возил Юльку на работу в институт, сажал в кресло, на манер зубоврачебного, обклеивал электродами, словно в больнице, снимал какие-то «показания».

Кстати, дядю Сережу почему-то перевели в другой отдел, на совсем другую работу, отчего он сделался совсем злым, ну точно Карабас-Барабас или Бармалей. Хорошо, что школа кончилась, а то явился бы за Юлькой туда — она теперь его боялась.

Несколько помощников Николая Михайловича, как поняла Юлька, тоже посвящены были в тайну, и к ней, Юльке, относились с каким-то удивительным трепетом.

— Да ничего эти энцефалограммы не покажут, Эн-Эм, — уверенно говорил низкорослый широкоплечий крепыш, с бородой от уха до уха и в свитере крупной вязки под горло, в каких ходят туристы. — Это же суперструктура, четвертая система, мы же пробовали обсчитать…