Александровскiе кадеты
Шрифт:
Ух, как у неё сверкнули глаза, у госпожи Шульц! Всё отделение разом подобралось, а Серапион Макарыч так и вовсе поднялся, выпятив грудь.
Бобровский покраснел и, кажется, растерялся. Федор видел, как пальцы его мнут ткань форменных брюк.
— Или, может, вы скажете, что и написать толковое, грамотное, чёткое донесение по команде вам тоже уметь не надо? Или не не надо найти слово для солдата не только в пылу сражения, но и в мирные дни, на бивуаке, ободрить уставшего, похвалить усердного, так, чтобы не несло за версту бы казенщиной? Чтоб солдаты любили бы вас, кадет, будущий офицер
Бедняга Лев стоял ни жив, ни мёртв. Костя Нифонтов взирал на него со страхом, а на госпожу Шульц — с неприязнью. Второгодник же Воротников, напротив, слушал Ирину Ивановну, раскрыв рот и не сводя глаз.
— Садитесь, кадет, — уже мягче сказала учитель. — Вы задали очень хороший вопрос, я рада, что смогла поговорить с вами об очень важном. Ну, а теперь, когда все, я надеюсь, поняли, что слово командиру нужно не меньше, чем винтовка, можно открыть хрестоматию. Мы начнём, конечно же, с Александра Сергеевича Пушкина.
Кадеты задвигались, зашуршали страницами. Бобровский, красный аки рак, сел на место, невидяще глядя прямо перед собой, и Федор мысленно пожалел Ирину Ивановну — ох, возненавидит её этот «Лэ-эв», как есть возненавидит!
Хрестоматия была хорошая, новая, красивая. Никаких старых, потёртых, а во многих местах и разрисованных учебников, доставшихся от старших классов, как в старой гимназии.
«Пушкинъ», гласил раздел.
Много гравюр.
«Пушкинъ на лицейскомъ экзамен въ Царскомъ Сел 8 января 1815 года, съ картины И.Е.Рпина».
«Встрча Пушкина и Государя Императора Николая Павловича въ Чудовомъ монастыр, 8 сентября 1826 года, съ картины И.Н.Крамского».
«Государь Николай Павловичъ лично останавливаетъ дуэль Пушкина и Дантеса 27 января 1837 года, съ картины А.В.Тыранова[3]».
Первые картины Федор хорошо знал, третью же видел впервые. Взрывая снег, в круг чёрных нагих деревьев врывался великолепный конь, несший на себе русского императора. Рука грозно простёрта, лик суров. Пушкин, однако, отнюдь не кажется испуганным, ствол его оружия смотрит в небо, взгляд спокоен, хотя и смущён. Дантес же, напротив, изображён рухнувшим на колени, лицо искажено ужасом, дуэльный пистолет отброшен в снег. Секундант Пушкина Данзас покаянно вскидывает руки; за государем виднеется жандармский эскорт.
«Его императорское величество, получив из достоверных источников сообщение о готовящейся дуэли, а также о многих обстоятельствах, её сопровождавших, самолично и со всей поспешностью поскакал на Чёрную речку…»
Чуть ниже, под иллюстрацией, напечатаны были пушкинские стихи, начинавшиеся строчкой:
«И ты, о день, не ставший роковым…»
Был там и отрывок из пушкинских воспоминаний:
«Государь на меня, конечно, разгневался. «Ах, брат Пушкин!» — сказал он мне, когда я, поневоле смущённый, ступил в его кабинет. — «Что же ты творишь?! Ты, кого Россия покрыла славой, первый поэт её, идёшь против Моих повелений? Разве не запретил Я дуэли? Разве не разбирал Я совсем недавно случай твой? Пушкин, Пушкин, это нехорошо!»
Не имея многого
«Сие мне ведомо» — перебил меня Государь. — «Но должен ты был вновь явиться ко Мне; Я бы уладил дело. А если б Мы не успели?»
Я хотел ответить, что всё в руце Божией, но, видя, что Государь разом и гневен, и опечален, промолчал, сказав лишь, что, наверное, не сделался б поэтом, коли умел бы столь хорошо смирять порывы сердца моего. Это понравилось Государю, он улыбнулся и сказал:
«Открывшиеся новые сведения велят Мне скорейше выслать и барона, и приемного сына его за границу. Свояченница твоя, супруга Дантеса, сможет последовать за ним, коль пожелает. Ты же, брат Пушкин, ступай и трудись. ‘Историю Пугачевского бунта’ твою, Я знаю, сильно ругали; Меня, ты знаешь, немало ругали и ругают тоже. В этом мы с тобой схожи, однако ж Я не отчаиваюсь, а иду путём служения, предначертанного Мне Господом. Служи и ты!»
Я почтительнейше осведомился, как же Государь узнал о точном времени и месте дуэли, на что он лишь рассмеялся и похлопал меня по плечу.
«Иные вещи, Пушкин, положено знать лишь Мне, во избежание беспокойства нравов. Ныне же ступай. Завтра тебе доставят указ: поедешь по ряду губернских городов с именным Моим повелением. Много творится непорядка, как явил нам г-н Гоголь в комедии своей — всем там досталось, а Мне больше всех. Поезжай, и составишь для Меня подробное отношение…»
Так положено было начало тому, что стало впоследствии «Земным путём»…»
Дальше тожк имелось много всего. Тот же «Земной путь» и «Повсти Блкина», «Дубровскій» и «Евгеній Онегинъ», «Маленькіе трагедіи», «Полтава» и так далее и тому подобное
Федя пролистнул несколько страниц.
«Пушкинъ читаетъ стихи офицерамъ въ Благородномъ собраніи Севастополя во время первой бомбардировки 5 октября 1854 года, съ картины В.Е.Маковского[4]».
«Что ж это за офицеры, — подумал Фёдор, — которые во время обстрела стихи слушают? Пожары надо тушить, раненых выносить, к отражению штурма готовиться!..»
«Пушкинъ среди отступающихъ съ Южной стороны Севастополя войскъ, съ картины В.В.Верещагина».
«Пушкинъ и Тютчевъ слушаютъ императорскій манифестъ о заключении Парижскаго мира, съ картины И.Н. Крамского»
Но, конечно, были тут не только картины.
«Исторiя Таврической войны», «Стихи на бастіонахъ» …
««Стихи на бастіонахъ», безспорно, покажутся удивительными и даже странными истинному любителю пушкинской строфы, привыкшему къ отточенности римъ, богатству и образности языка, удивительному свтлому чувству, коимъ наполнена вся пушкинская поэзія; здсь же г-нъ Пушкинъ зачастую прибгаетъ къ римамъ дальнимъ и приблизительнымъ.