Аленкин клад. Повести
Шрифт:
Поставил Лешка кран в умывальнике на третьей домне, с подручным горнового о житье-бытье потолковал, справился о годовом плане выпуска чугуна и, как бы между делом, с Александром Ильичом Гуторовым договорился, чтобы тот его взял во Дворец культуры на встречу с космонавтами. Гуторов дал слово все устроить в наилучшем виде. Они друзья давнишние. Лешка Героя Социалистического Труда Гуторова еще в школе в почетные пионеры принимал.
Вечером к Дворцу культуры металлургов Лешка прибежал раньше на целый час. Ветераны завода с красными повязками на рукаве в зал пропускали только по пригласительным билетам. Пришлось Лешке битый час на свежачке поплясать. За это время он всякое о друге передумал
— Давно ждешь?
Лешка шмыгнул покрасневшим носом и, стараясь не стучать зубами, слукавил:
— Только такси отпустил!
Ветераны завода Лешку вместе с Гуторовым во Дворец культуры пропустили безо всяких-яких. Место в зале ему досталось в одном ряду с лучшим сталеваром страны Владимиром Хрисанфовичем Литвиновым, старшим оператором блюминга Алексеем Ефимовичем Лобановым, изобретателем Николаем Демидовичем Кузнецовым… Дед Никифор тоже тут как тут оказался. Одет он был в новый грубошерстный костюм, который его делал чем-то похожим на нахохлившегося воробья. На пиджаке у него сияла партизанская медаль и значок «Отличник социалистического соревнования». Присел он рядом с Лешкой и на ухо: «Почет рабочему классу!» Лешке хотелось ответить словами деда: засвидетельствую, мол, твое уважение, но зал вздрогнул от аплодисментов. Павел Беляев и Алексей Леонов, появившись на сцене, по русскому обычаю поклонились металлургам.
Домой Лешка со встречи вернулся сияющим и важно так отцу:
— Пришлось немного задержаться…
— Видели! Видели мы тебя на экране! — улыбнулся Демьян Акимович. — Ты чего это таким важным, как генерал, сидел?
— Встреча-то была необычная! — начал оправдываться Лешка. — Беляева и Леонова в почетные сталевары принимали…
— Ты космонавтов в почетные сталевары принимал? — открыл рот Василек. — Скажи честное комсомольское, что не врешь!
— Конечно, он! — поддержал Лешку отец. — Ты же сам все, Василек, видел.
— Везучий ты, Лешка! — позавидовал самый младший Ефремов. — Я как вырасту, тоже на завод пойду сталь варить!
— Так тебя сразу в мартеновский и допустят! — начал уразумлять Василька Лешка. — Туда только с десятилеткой принимают. И восемнадцать годов надо иметь за плечами. Ясно?
— Ух ты! — почесал затылок Василек.
— А как же? На домнах, в мартеновском, в прокатных без десятилетки — труба! Там всюду автоматика, электроника!
— Выходит, и тебя не возьмут?
Вопрос Василька тронул самую больную струнку Лешки. Он только вчера толковал с Алексеем Ефимовичем Лобановым о желании перейти поближе к горячему делу. Пришел на блюминг титан в бытовке наладить, поднялся в операторскую кабину — и дух у него захватило. Вот бы ему, как Алексею Ефимовичу, сесть в мягкое кресло и давай на «космической» скорости слябы и блюмсы прокатывать.
Рольганги несут и несут похожие на вечернее солнце слитки стали, а он, Лешка Ефремов, прокатывает их и прокатывает с точностью до миллиметра, да еще операторов нагревательных колодцев пошевеливает: «Перехожу на сдвоенный прокат! Обеспечьте подачу слитков!»
Лешка, конечно, не прочь и чугунок «денежный» по-гуторовски выпускать, и сталь «рублевую» в мартенах, кап Владимир Хрисанфович Литвинов, варить… Но пока ему восемнадцать не исполнится и десятилетку он не закончит, о горячем деле только помечтать можно.
— А я думал, тебя возьмут, — разочарованно повторил Василек. — Выходит, ты тоже мало горячей каши поел? Только задаешься: «Я! Мы!»
— Это меня-то не возьмут? — взъерошился Лешка. — Согласен на пять щелчков в лоб?
Василек «бить по рукам» опасается. Пять щелчков
«Подставляй, Васек, лоб!»
— Спорим? — нажимал Лешка. — Трусишь, да?
Василек на всякий случай пятится к матери. Демьян Акимович повеселевшими глазами глядит на Лешку. Сын заметно раздался в плечах, в голосе у него звучит крепость, щеки тронуты бронзовым загаром. Демьян Акимович этот загар не спутает ли с каким курортным. Такой чистый и здоровый загар на лице можно получить только под «мартеновским» солнцем. Сыновья еще спорят несколько минут. Демьян Акимович улыбается. Он уверен: «мартеновское» солнце не только оставило свой цвет на щеках у Лешки, но и ярко осветило ему дорогу в жизни.
Лешка и Василек наконец договариваются о пяти щелчках. Демьян Акимович командует сыновьям отбой, весело подмигивает жене, и ноющая боль у него в груди почти совсем утихает.
Светозаровские миллионы
Глава первая
Горизонт отяжелел, насупился. Серо-пепельная полоса на нем разрасталась с юга на север, ширилась и темной наволочью затягивала полинявшее от жары небо. Налетевший невесть откуда ветер погнал над Москвой тучи. Они опускались над городом так низко, что казалось, вот-вот зацепятся за крыши многоэтажных домов. Когда шальной ветер выдохся и наступила душная предгрозовая тишина, грифельное небо распороли кроваво-фиолетовые молнии, затем ахнул трескучий гром и зашумел ливень.
Москвичи забегали в подъезды домов, прятались под арками ворот, жались под высокими тополями, одетыми густой листвою, набивались в переполненные вагоны трамваев, автобусы… А ливень ярился, гудел тревожно, как ураган-верховик в сосновом бору. Бурлящие потоки мутной воды мчались по тротуарам, мостовым и с урчащим клекотом вырывались из водосточных труб.
Виктор Светозаров, промокший до нитки, шагал по Малой Калужской и вполголоса напевал модную по тем временам песню о кузнецах. Эту песню он впервые услышал от старого металлиста Якова Силыча Пятуни. Силыч любил петь ее у слесарного верстака: зажмет деталь в тиски, опробует насечку напильника ребром ладони и, тихонько напевая, приступает к делу. Напильник в руках старого мастера Виктору казался смычком скрипача. Силыч работал им легко, красиво. Стоит у верстака гордо, как актер на сцене, лицо ясное, глаза чуток прищурены, а напильник то уплывает вперед, то легко и плавно возвращается назад, замирает в одной точке и начинает весело «приплясывать». Рукава у Силыча засучены до локтей, синие вены на руках бугрятся, лопатки на спине жуют и жуют потемневшую от пота рубаху.
Напильники у соседей Силыча вжикали, верещали, скрипели, как ржавые петли на дверях, скрипели как-то натужно, жалобно. Инструмент в руках Силыча всегда выводил легкую и мягкую музыку. Виктор с годами так привык к этой музыке, что мог в татахтающем перестуке молотков и разноголосом перезвоне наковален безошибочно определить, в какой стороне цеха работает Силыч. Стараясь во всем походить на учителя, он так же ровно стоял у верстака, так же легко и плавно работал напильником, но той чистоты и точности в работе, какую выдавал Силыч, достигнуть никак не мог. Каждую деталь Виктора Силыч нянчил в черных от металлической пыли ладонях, проверял на синьку и, прицокивая языком, замечал: