Альфред Нобель
Шрифт:
Исправляя орфографические ошибки Софи, Нобель не знал жалости. Впрочем, иногда он забывал о том, что должен быть принципиальным, — и тогда проявлялась его любовь к «его дорогому троллю».
Остановим наше внимание на этом прозвище. Тролль, как известно, является персонажем скандинавской мифологии. Как и многие другие карлики, которых мы можем обнаружить в других мифологиях, тролли символизируют тёмные силы, что во многом сближает их с Нептуном и хтоническими существами, живущими под землей. Троллей обычно изображают как горбатых уродливых карликов [41] . Образ тролля воплощает тёмные, бессознательные стороны человеческой души, и это связано с тем, что тролли представляют другой мир. В легендах, в том числе скандинавских, тролли представляют мужскую силу; по
41
В ранней германо-скандинавской мифологии тролли — уродливые великаны, обитающие внутри гор, враждебные людям. В позднейшей традиции ассоциировались с различными демоническими существами, в том числе с гномами. — Прим. ред.
Но символ амбивалентен по определению — кроме своего непосредственного значения, он может иметь и противоположное. С мужественностью соотносится женственность, причём эта женственность в контексте данного противопоставления приобретает какие-то домашние, почти «кухонные» черты: тролли готовят еду, поддерживают огонь в очаге. Они даже могут быть настолько любезными, что за ночь выполнят за бедного сапожника всю его работу… Но, к большому разочарованию Нобеля, Софи не проявляла ни малейшего интереса к занятиям по хозяйству.
Тролли живут в гротах и пещерах и часто в легендах выступают в виде шахтёров или искателей алмазов, или кузнецов, подобных тем, которых Один [42] создавал при помощи своего волшебного копья. Эти загадочные существа, способные к ясновидению, часто скрывают свои мысли. Они представляют собой своего рода антиидеал, будучи на земле тем, чем является идеал на небе. Считается, что ношение с собой изображения тролля, а также забота о карликах, как об этом свидетельствует существующая со времён Возрождения традиция, приносит счастье. С древних времён их изображения ставили возле домов. Оттуда, кстати, пошёл и обычай ставить в саду фигурки гномов.
42
Один — верховный бог в скандинавской мифологии. У древних германцев Одину соответствовал Водан, или Вотан. — Прим. ред.
Роль проводников бессознательного и животного и функция проявления идеала на земле, свойственные образу тролля, четко прослеживаются в творчестве норвежского писателя Юнаса Ли, одного из любимейших писателей Нобеля. Но о нём мы скажем позже. Пока же мы ограничимся лишь тем, что знакомство Альфреда с книгами этого писателя было одной из тех причин, которые привели к появлению прозвища «тролль».
Свои письма к Софи Нобель подписывал «ваш старый брюзга» (your old growler)»: «Но почему, дорогое дитя, — писал он, — вы так отличаетесь от вашего старого брюзги? Ткете ли вы в ваших фантазиях золотые нити или ваша память путешествует по пещерам памяти? И какие прекрасные картины заполняют ваши очаровательные деньки? Я хотел бы раскрыть эту тайну, но не могу…»
Спустя примерно два года Альфред Нобель посчитал возможным привезти Софи в Париж. Поселить её у себя на авеню Малакофф он, конечно, не решился, и потому неподалёку, на улице Эйлау, он снял ей квартиру. Он лично нанял ей кухарку, служанку и нашёл компаньонку. Конечно, она нуждалась в прислуге. Но была и ещё одна причина, которая заставила Нобеля заниматься этим вопросом лично: Софи часто — почти всегда — вела себя немного легкомысленно и, кроме того, была страшной растратчицей. Нобель по-прежнему был очень щедр, но в то же время, как это ни странно, записывал все расходы, вплоть до самых мелких затрат на свою любовницу. Вот одна из этих записей:
8 900 франков, которые он на этот раз потратил на свою любовницу, — это значительная сумма даже для человека, который в день зарабатывает 40 тысяч франков.
Бергенгрен в своей книге о Нобеле пишет: «К сожалению,
Очень распространённых в то время антисемитских взглядов Нобель, по всей видимости, не разделял. Скорее всего, для него еврей был лишь финансистом, деловым человеком, озабоченным поиском выгодных сделок.
А антисемитизм был тогда чем-то совершенно нормальным и естественным. Его приверженцев можно было без труда найти среди представителей любого слоя общества. Впрочем, в те времена антисемитизм не заходил дальше презрения и ограничений в правах. Время массовых преследований ещё не наступило, и даже если иногда случались какие-то столкновения с еврейским населением, они не приобретали того размаха, который имел место впоследствии. Хотя практически все хвастались своей ненавистью к евреям, к «действиям» переходили лишь немногие, и дело Серана и Фор-Шаброля было первым знаком того, что эта эпоха кончается. Неприязнь к евреям всё усиливалась и постепенно из весьма безобидных анекдотов, которые рассказывали даже благовоспитанные буржуа, вхожие в круги состоятельных израилитов, переросла в явные притеснения, а затем и в откровенное насилие, поддерживаемое навязчивой ненавистью, — всем хорошо известны те преступления против евреев, которыми запятнало себя человечество.
А параллельно с усилением неприязни к евреям крепло и венское сионистское движение. Его основал Теодор Герцль. Однако в большей части еврейской диаспоры это движение нашло своих яростных противников. И неудивительно: большинство евреев прекрасно себя чувствовали среди представителей других национальностей, нередко ощущая себя в большей степени австрийцами, немцами или французами, чем евреями, а подчас оказывались австрийцами, немцами или французами «до мозга костей», в отличие от коренных жителей этих стран. Другими словами, у большинства евреев не было необходимости считать себя отдельной нацией. А движение, основанное Герцлем, в котором, как правило, видели тайную организацию, в конечном счёте послужило дополнительным аргументом, на котором базировалась идея «великого еврейского заговора» в том виде, в каком она представлена в «Протоколах сионских мудрецов» — очевидной подделке, копирующей один памфлет против Бонапарта.
Но Нобель был очень далёк от ненависти. Его можно обвинять во многом, но только не в антисемитизме. Конечно, он в общих чертах разделял общественное мнение относительно евреев. А это значит, что он не желал ни преследований, ни репрессий и что еврей для него был лишь персонажем безобидного анекдота или невинной карикатуры. Свидетельство этому мы можем обнаружить в письме Нобеля к одному его знакомому финансисту еврейской национальности, который, по его мнению, неправильно вёл свои дела: «Если бы вы только могли понять, что можно помогать другому, не будучи в этом заинтересованным и не видя в этом каких-то будущих выгод. Единственным евреем, который осознавал это, был Христос, но это настолько редкое явление, что он даже получил свидетельство о своей божественной природе».
Но почему не патент? А может быть, Нобель верил, что Иисус «изобрёл» благотворительность и что он мог бы при желании запатентовать своё «изобретение», поставив подпись в реестре какого-нибудь патентного бюро?
Мнение Нобеля о женщинах наиболее полно, пожалуй, выразилось в его письме к его шведскому знакомому: «Лично я не слышал ничего хуже речи парижанок: она мне кажется поразительно бесцветной, в отличие, например, от речи некоторых русских женщин, если только они не слишком «эмансипэ». Беседовать с ними одно удовольствие. Но, к сожалению, они не любят мыла, а потому не будем требовать от них многого, будем снисходительными к ним». Софи, будучи одновременно и женщиной, и еврейкой, вполне могла стать «парижанкой», то есть «не русской». Как пишет Раньяр Шольман, Нобель «сравнивал её с птичкой, и возможно, что её щебетание помогало ему справляться с приступами нередко одолевавшей его депрессии». Трудно сказать что-либо более учтивое.