Алиса в Хуливуде
Шрифт:
Но прежде чем изгнание состоялось, Спиннерен честно предупредил Саводу, дав ему возможность спасти из огня все, что еще можно было спасти.
Поскольку Саводе стало негде жить, а у Спиннерена была такая шикарная квартира, они заключили сделку. Саводе предоставили жилье и стол в обмен на заботы по дому и – от случая к случаю – стряпню. Вдобавок ко всему, рассудил Спиннерен, Саводу держать веселее, чем кошку, а с учетом его работы в книжном магазине он являлся потенциальным источником важной информации
И все у них заладилось. Никто не предъявлял другому эмоциональных или плотских претензий, хотя Савода порой впадал в депрессию, горько оплакивал свою одинокую участь и угрожал самоубийством. Спиннерен терпел это, потому что понимал: даже здесь, в мире, населенном одними изгоями, они с Саводой – изгои, каких поискать.
Савода сейчас сидел за столом в халате и шлепанцах, сняв парик и натянув на голову носок. Вид у него был как у актера или танцовщика, готового в любую минуту начать накладывать грим.
На Спиннерене был легкий шелковый японский халат.
– Может, тебе следовало бы подумать о новой машине? – сказал Спиннерен.
– Да ты что, дорогой, откуда же мне взять деньги?
– Можно подыскать работу, за которую будут платить больше, чем в книжной лавке.
– И чем прикажешь заняться? Нет, скажи, чем ты мне прикажешь заняться? Пойти на панель и начать путаться с кем попало?
– Я же не говорю, что ты путался с кем попало.
– А мне уже приходилось заниматься этим и откладывать каждый грош, когда надо было скопить на операцию. Но работать по сорок восемь часов в сутки я не могу.
– В книжной лавке тебе платят три сорок пять в час, – задумчиво сказал Спиннерен. – А ты покупаешь себе туфли за полтораста.
– Так что ж, прикажешь мне одеваться как дешевой потаскушке?
– Я обращаю твое внимание лишь на одно обстоятельство: три сорок пять в час.
– В книжном магазине я завязываю знакомства. Думаешь, мне хочется стоять на панели? О Господи, только представить… И кроме того, уличная конкуренция становится все безжалостней. И сутенеры не терпят независимых людей вроде меня. Трижды в неделю мне угрожают все то время, которое нужно, чтобы пройти от магазина до остановки автобуса. О Господи…
– Вот мы и приехали. Тебе нужна новая тачка. Та, что у тебя в гараже, – ее сзади подталкивать нужно. Да и зачем тебе вообще «ягуар»?
– А зачем тебе «БМВ»?
– Мы говорим о десятилетнем «ягуаре», который каждую минуту ломается.
– Нет, мы говорим о том, что мне надо отсасывать у прохожих, как последней потаскушке.
– Не говори такого.
– Вот в том-то и дело. Речь идет о моем человеческом достоинстве. О моем стиле жизни.
– М-м-да… Так вот, что касается твоего стиля жизни…
– Я хочу сменить его.
– Да слышал я это, черт тебя
– Не ори на меня.
– А разве я орал?
– Только что!
– Ну, это не нарочно, – сказал Спиннерен. – Я знаю, что тебе хочется все изменить.
– И я надрываюсь изо всех сил, чтобы этого добиться. Коплю каждый грош, который могу выклянчить, одолжить или обменять на любовь, и откладываю на операцию.
Они помолчали, каждый из них пил свой кофе.
– Значит, все-таки операция? – в конце концов спросил Спиннерен.
– Для меня это единственный способ изменить жизнь. Я хочу сказать: мне противно быть педерастом. Я… – Он запнулся, на глаза ему накатились слезы, грозя вот-вот выплеснуться наружу. – Я женщина. Вот я что такое. Создав меня, Бог совершил ошибку при выборе пола.
Спиннерен, поморгав, отвернулся, чтобы не глядеть на этого слабака.
– Слишком много вложил в меня одного, слишком много другого, – продолжил Савода. – И я получился женщиной, у которой есть болт и пара яиц, зато почти нет молочных желез.
– По крайней мере, бороды у тебя тоже нет.
– Все дело в гормонах. И вот, погляди-ка. – Он распахнул халат. Кроме трусиков, на нем ничего не было. И грудь у него оказалась как у десятилетней девочки или у толстого мужика, хотя сам Савода был худощав. – Мне кажется, я могу похвастаться кое-какими результатами. А как по-твоему?
– Что да, то да. Ну, и на когда же ты назначил операцию?
– Мне страшно, – ответил Савода.
Лицо его исказилось, как будто он собирался расплакаться. И действительно, по щекам скатились две-три слезинки.
– Бояться тут нечего, – возразил Спиннерен. – В наши дни это широко распространенная операция.
– Я боюсь того, что и после операции по-прежнему не смогу прибиться ни к тому полу, ни к другому. Меня предостерегали, что мужчине чрезвычайно трудно полюбить транссексуала, прошедшего через операцию.
– Значит, своему мужику ты об этом не расскажешь.
– Как же я смогу? Как же я смогу солгать человеку, которого полюблю?
– Но, может, он сумеет справиться с такими переживаниями, – после долгой задумчивой паузы заметил Спиннерен.
– Говорят, что для мужчины это предельно трудно. Что-то такое в мужском «эго» этому противится.
– А ты не хочешь посмотреть телевизор? – спросил Спиннерен.
– А почему бы и нет. – Савода вытер глаза рукавом халата. – Я хочу сказать, по крайней мере, эти мудаки, которых показывают по ящику, живут более или менее нормальной жизнью. Сплошное кровосмесительство, гомосексуализм, путаница полов, развращение малолетних, наркотики, убийства, постоянные обращения за помощью к шаманам. О Господи, тут уж поневоле – или совсем рехнешься, или обхохочешься.